Навеки твоя Эмбер. Том 2 - Уинзор Кэтлин. Страница 39

– О да, замечательный, – саркастически согласилась она.

– И очень вас любит.

Она грубо и откровенно рассмеялась при этих словах.

– Какого черта, откуда вы это взяли?

– Он сам мне сказал.

– Он сказал, чтобы вы держались от меня подальше?

– Нет, но я должен, то есть… я не должен. Мне не надо было приходить сегодня. – Он поспешно произнес последние слова и отвернулся. Вдруг он начал подниматься. Она протянула руку, взяла его за запястье и чуть потянула к. себе.

– А почему вы должны держаться от меня подальше, Филип? – прошептала Эмбер.

Филип поглядел на нее сверху вниз, стоя на одном колене. Он слегка задыхался.

– Потому что я… потому что так надо! Пожалуй, я поеду обратно, пока я…

– Пока вы – что? – Солнечные лучи, просеянные сквозь листву, освещали лицо и шею Эмбер. Губы были чуть влажные и полураскрытые, блестели белые зубы, янтарные глаза глядели на Филипа завораживающе. – Филип, чего вы боитесь? Ведь вы хотите поцеловать меня – так почему не поцелуете?

Глава сорок четвертая

Совесть терзала Филипа Мортимера. Сначала он старался всячески избегать мачехи. На следующий день после того, как она соблазнила его, он отправился нанести визит соседу и оставался там почти неделю. Когда же вернулся, стал посещать арендаторов и был столь занят, что редко появлялся даже за столом. Когда же он никак не мог избежать встречи, то вел себя излишне официально и напряженно. Эмбер сердилась, ибо считала, что его смехотворное поведение выдаст их обоих с головой. Более того, Филип был для нее единственным источником развлечения здесь, в деревне, и она отнюдь не желала от этого отказываться.

Однажды из окна своей спальни она увидела, как он шел в одиночестве с террасы в сад. Рэдклифф сидел, запершись в лаборатории, – он еще долго там пробудет. Поэтому Эмбер подхватила юбки и бросилась из комнаты. Она бегом спустилась по лестнице и вышла на кирпичную террасу. Вот он стоит внизу. Но когда она пошла за ним, Филип торопливо оглянулся и быстро проскочил к высоким подстриженным деревьям, образовывавшим живую изгородь. Здесь был устроен лабиринт – еще семьдесят лет назад, когда лабиринты были в моде, – и теперь деревья так выросли, что там действительно можно было заблудиться. Эмбер подошла ближе, оглянулась, но не смогла увидеть его, потом побежала по дорожкам лабиринта, быстро свернула на одну из аллеек, потом на другую и столкнулась с глухой стеной. Она повернула назад, чтобы начать с другой дорожки.

– Филип! – сердито вскричала она. – Филип, где вы?

Он не ответил. И тут вдруг она повернула еще на одну аллейку и увидела его: он сам оказался в тупике, и деваться ему было некуда. Он растерянно оглянулся, увидел, что выхода нет, и нервно и виновато взглянул на мачеху. Эмбер расхохоталась и отбросила с головы черную кружевную шаль.

– О Филип! Глупый мальчишка! Ну зачем вы убегаете от меня? Боже, я что, страшное чудовище?

– Да нет, не убегаю, – запротестовал, он, – вовсе не убегаю. Я не знал, что вы здесь.

Она строго взглянула на юношу:

– Не надо выкручиваться, это не пройдет. Вы бегаете от меня уже две недели. С того дня, когда… – Но он поглядел на нее с таким протестующим ужасом что она остановилась, расширив глаза и подняв брови. – Ну ладно, – тихо выдохнула она. – Так в чем дело? Разве вам не понравилось? Мне показалось, что вы были довольны – тогда.

Филип был в отчаянии.

– О, пожалуйста, ваша светлость! Не надо… я этого не вынесу! Я схожу с ума. Если вы будете так. говорить, я не знаю, что сделаю!

Эмбер уперла руки в бока и стала нетерпеливо притоптывать ногой.

– Более милосердный, Филип! Что с вами происходит? Вы ведете себя, будто совершили преступление!

Он поднял глаза:

– Да совершил.

– Но какое преступление, скажите, ради Бога!

– Вы знаете – какое.

– Я протестую, нет, не знаю. Адюльтер – вовсе не преступление, это развлечение.

Эмбер подумала, что Филип являет собою великолепный образчик деревенщины: вот что происходит с молодым человеком, который долго живет вдали от города, не ведая, что такое нормальные светские отношения.

– Адюльтер , – это преступление. Это преступление против двух ни в чем не повинных людей – вашего мужа и моей жены. Но я совершил худшее преступление. Я согрешил с женой своего отца – я совершил кровосмесительную связь. – Последнее слово он произнес шепотом, и в его глазах светилось презрение к самому себе.

– Чепуха, Филип! Ведь мы не в кровном родстве! А этот закон выдумали старики, чтобы защищать других стариков, столь глупых, чтобы жениться на молодых женщинах! Так что вы попусту мучаете себя.

– Да нет, клянусь, это не так! Я любил других женщин раньше, много раз. Но ничего подобного я не совершал! Это дурно, это неправильно. Вы просто не понимаете. Я очень люблю своего отца, он замечательный, прекрасный человек, я восхищаюсь им. А теперь – что я наделал…

Он выглядел совершенно несчастным, и Эмбер стало даже жаль его, но, когда она сочувственно протянула руку, он отступил назад, будто ее рука была отравленной. Эмбер пожала плечами.

– Ну что ж, Филип, значит, это больше не повторится никогда. Давайте забудем обо всем, забудем, что это когда-то было.

– Да, я согласен! Я должен забыть!

Но она-то знала, что он не забудет, и, по мере того как проходили дни, он сам понял, что не в состоянии забыть того, что было между ними. Эмбер ничуть не старалась облегчить его положение: когда они встречались, она всегда держалась кокетливо и безбожно флиртовала с ним, что действовало столь же эффективно, как самый изысканный вид ухаживания. К концу второй недели они встретились снова во время верховой прогулки, и после этого он уже был полностью в ее сетях. Чувство вины и ненависти к себе не давали ему покоя, но жажда наслаждения была сильнее.

Они находили множество мест для любовных встреч.

Как все большие старые католические поместья. Лайм-парк изобиловал укромными уголками и тайниками, где когда-то прятали священников. Подоконники у некоторых окон можно было поднять, и тогда на уровне пола обнаруживалось небольшое помещение; в комнатах сдвигались в сторону панели, скрывавшие узкую лестницу, ведущую в маленькую потайную комнату. Филип знал все тайники в доме: для Эмбер же такие свидания в неожиданных местах приобретали особую пикантность и приносили больше удовольствия, чем неумелые любовные ласки Филипа.

Однако невозможность поехать в Лондон по-прежнему тяготила ее. Она снова и снова спрашивала Рэдклиффа, когда же они вернутся обратно, но он неизменно отвечал, что возвращение вовсе не входит в его планы. Скорее он останется здесь до самой смерти – был его ответ.

– Но мне невыносимо скучно здесь, я не могу больше! – кричала Эмбер.

– Не сомневаюсь, мадам, что вам скучно. Для меня всегда было загадкой, как женщинам удается избежать скуки, где бы они ни находились. При их-то природной ограниченности.

– У нас фантазии неограниченные, – ответила Эмбер, сузив глаза, полные злобы и презрения. Она начала этот разговор с хорошими намерениями, но под холодным, надменным и саркастическим взглядом графа добрый разговор не мог длиться долго. – Но здесь очень скучно. Я бы самому злейшему врагу не пожелала худшей участи, чем быть затворником в деревне!

– Вам бы надо было подумать об этом, когда вы навязывались в любовницы его величеству.

Она резко и злобно рассмеялась:

– В любовницы! Боже мой, ну и зануда же вы! Да я переспала с королем еще раньше, когда в театре играла! Ну что вы на это скажете, милорд?

Рэдклифф цинично улыбнулся своими тонкими, плотно сжатыми губами. Он стоял у большого окна, выходившего на террасу. Вся его жалкая, убогая фигура походила на хрупкую фарфоровую статуэтку. Эмбер страшно захотелось ударить его кулаком по скулам, по лицу, по носу, черепу и почувствовать, как осколки разлетаются в разные стороны от ее удара.

– Отсутствие утонченности, – спокойно произнес он, – вынуждает вас подозревать, что и другие страдают аналогичным пороком.