Джек. В поисках возбуждения - Ульрих Антон. Страница 22

– Что здесь происходит? – спросил, выступив вперед, Чарли.

– Эти развратные особы распространяют заразу в моем доме! – заявила Анна. – Я только что застукала эту девчонку на моем невинном сыне. Она целовала его в… Я не могу передать всего того, что мне пришлось увидеть! Это проститутки, падшие, грязные женщины! – закричала она, бросая обвинения прямо в лица тети Аделаиды и Долорес, в испуге прижавшихся друг к другу.

– Какого черта, Чарли! – воскликнул старикан, видя, что обе женщины уже плачут, обвиненные в самом страшном, что может оскорбить женщину.

– Я не желаю больше терпеть эту заразу в нашем доме!

И тут Чарльз, которого Анна, по всей вероятности, пребольно ущипнула за ягодицу, воскликнул:

– Вон! Вон из моего дома!

Тетя Аделаида закатила глаза и рухнула прямо в руки дедули. Долорес подхватила коляску и помчалась прочь из главного зала, а вслед ей неслось:

– Дрянь! Проститутка! Падшая женщина! Анна повернулась ко мне и с каменным лицом произнесла:

– А вы, сэр, ваше поведение низко, я не нахожу слов. Завтра же вы возвращаетесь в Оксфорд. – Мать повернулась было, чтобы уйти, затем, вспомнив, добавила: – И если я узнаю, что вы поддерживаете связь с сэром Джейкобом или этими двумя недостойными особами, то клянусь, отец лишит вас наследства.

На следующее утро я укатил обратно в университетский городок. Мать же велела слугам снять все «богомерзкие» картины, привезенные прадедом из Италии, и поместить их на чердак, дабы более не оскорблять христианские чувства.

Что же случилось с моей драгоценной Долли, милой тетей Аделаидой и старым сэром Джейкобом? Об этом я узнал намного позднее и при весьма странных обстоятельствах. Старикан и тетушка быстро промотали остатки состояния, оставленного Генрихом. У них даже не нашлось денег оплатить доктора, когда старикан серьезно заболел, простудившись зимним вечером. Долорес, добрейшее сердце, днем и ночью дежурила у постели больного, однако в конце недели дедуля скончался. Буквально через год в Темзе выловили женский труп. Это была тетя Аделаида, которая пристрастилась к абсенту и шлялась по матросским кабакам, позволяя делать с собой что угодно за стакан алкоголя. Полиция предположила, что какие-то извращенцы слишком перестарались и, чтобы замести следы, утопили несчастную.

Что сталось с кузиной Долорес, я расскажу чуть позже.

Глава пятая

Собравшись с мыслями, Фредерик Эберлайн назвал кучеру адрес: Гордон-сквер, 26. Именно там проживал нынешний глава Скотленд-Ярда, к которому направлялись один из лучших инспекторов лондонской сыскной полиции и его помощник, сержант Годли. Копыта тихо постукивали по брусчатому настилу восточных районов города, и лишь когда полицейская карета въехала в центральную часть, раздался привычный стук о булыжник, коим мэрия мостила лондонские улицы в респектабельных районах. Молчавший до этого Годли подал голос:

– Вы так и не рассказали, сэр, как вам удалось на него выйти.

Эберлайн загадочно улыбнулся, блеснув в темноте кареты мелкими, словно у хищного зверька, зубами.

– Но, сэр, вы ведь обещали все объяснить, – взмолился Годли, прямо-таки благоговевший перед авторитетом начальника и души в нем не чаявший.

Уж сколько раз он своим огромным телом прикрывал Фредерика от коварных выпадов убийц. Весь Скотленд-Ярд преклонялся перед феноменальными способностями инспектора в поимке преступников и разгадывании, казалось бы, совершенно запутанных и загадочных криминальных дел. Но, несомненно, больший авторитет завоевал себе Эберлайн у начальника секретной службы ее величества королевы Виктории той удивительной находчивостью, которую он проявил во время проведения так называемой «Арабской операции». Ведя следствие по казавшемуся вначале совершенно пустяковым делу об отравлении серными спичками молодой мусульманки, случайно найденной в порту среди фруктовых ящиков, Фредерик Эберлайн вышел на распространившуюся в последнее время в Англии арабскую диаспору с Ближнего Востока. Арабы уже не раз доставляли служащим секретной службы немало хлопот, предпринимая совместно с ирландскими бандами террористические акты. И вот тогда кропотливо изучивший в ходе ведения дела обычаи и вероисповедание мусульман инспектор Скотленд-Ярда предложил захватить некоторых глав арабской общины, живших открыто, но тайно поддерживавших земляков-террористов, публично их казнить, а затем завернуть в шкуры свиней, считавшихся мусульманами нечистыми животными, к которым араб не имел права прикасаться, и публично сжечь, что также считалось мусульманами величайшим грехом. Все было исполнено именно так, как предлагал Эберлайн, и после этой казни вылазки арабских террористов немедленно прекратились. Мало того, оставшиеся в живых главы общины жителей Ближнего Востока сдали Скотленд-Ярду своих ирландских партнеров в обмен на собственную неприкосновенность. Таков был коварный и крайне изворотливый ум инспектора Фредерика Эберлайна, подобный уму маленького хитрого зверька, рыскающего в темноте в поисках добычи. После этого дела его пригласили в секретную службу, но Эберлайн отказался. Многие тогда отнесли отказ на счет скромности инспектора, выходца из низшего класса. Один лишь сержант Годли знал причину, по которой его начальник отказался от заманчивого предложения. Эберлайн прекрасно знал, что за всеми работниками секретной службы ведется тайное наблюдение, а стало быть ему не удастся держать начальство в неведении насчет своих пагубных привычек.

– Так как, сэр, вы мне объясните, каким образом у вас это получилось так ловко выйти на Джека Потрошителя? – в который уж раз спросил Годли Фредерика Эберлайна.

– Все очень просто, Годли, все очень просто, – медленно произнес инспектор, все так же загадочно улыбаясь. – Дело в том, что я старался сам убить все те жертвы, которые мы нашли. – Видя, что помощник не понял, Эберлайн счел должным пояснить свою мысль. – Я влезал в шкуру убийцы. Я старался думать, как он, выбирать и выслеживать добычу, как он, убивать, как он. Я все старался делать, как делал бы Джек Потрошитель. Вот тогда-то я и выбрал среди подозреваемых того, кто больше всех похож на меня. Теперь понятно?

Сержант испуганно посмотрел на начальника и перевел взгляд на окно кареты, освещаемое желтыми лучами газовых фонарей.

Я часто думал о том, почему я в тот день не бросился вдогонку за своей любовью. Если бы я сразу, не раздумывая, отправился вон из главного зала следом за красавицей Долорес, тетей Аделаидой и дедулей, а не мешкал, взвешивая все за и против этого смелого поступка, то, наверное, все бы в моей жизни случилось по-другому. Но я не совершил этого. Почему, спросите вы? Мне кажется, все дело в том, какие зерна заложены в нас. Эти зерна передаются из поколения в поколение, и именно они определяют, отправимся ли мы следом за любимыми и любящими нас наперекор судьбе или же останемся с равнодушными, но имеющими над нами материальную власть. В них, в этих зернах, сокрыты все наши поступки, все то, что делали наши деды и прадеды. Я только лишь добавил от себя несколько дополнительных штрихов. И если ты в своей жизни резал по ночам женщин и детей, вспарывал им животы и раскладывал на тротуаре их внутренности, чтобы посмотреть, прав ли был поэт, когда говорил, что кровь при свете полной луны кажется черной, словно траурная вуаль женщины, то это было заложено в зернах. Сын столяра из Ист-Энда никогда не войдет в аристократический салон где-нибудь в Западном Лондоне, а если и войдет, то только с одной целью – услужить. Порченые зерна не дадут плебеям из восточных окраин занять достойное место в жизни, таково мое мнение. Хотя в последние дни я склонен сомневаться в этом, особенно следя за успехами инспектора Скотленд-Ярда Фредерика Эберлайна.

Но продолжим наши воспоминания. Мои студенческие годы – это самое прекрасное время. Я всегда вспоминал о них с нескрываемой сентиментальностью. Что ж, так уж устроен человек, он всегда забывает о плохом и помнит только хорошее. И чем больше лет проходит, тем больше река времени размывает песчаный берег памяти, унося всю грязь, нанесенную иными силами. Я плохо помню то счастливое время. В памяти всплывают лишь бесконечные игры в регби, шумные диспуты в клубе, жаркие споры, веселые вылазки в город и многое, многое другое.