Одиннадцать минут - Коэльо Пауло. Страница 16

Во избежание искушений сердце ее было отдано дневнику. В «Копакабану» она приносила только свое тело и свой ум, с каждым днем становившийся все тоньше, все схватчивей. Ей удалось убедить себя, что она приехала в Женеву и в конце концов оказалась в «Копакабане» из каких-то высших соображений, и каждый раз, беря в библиотеке очередную книгу, видела: никто не описал как следует эти важнейшие в сутках одиннадцать минут. Быть может, ее предназначение в мире, ее удел, каким бы жестоким он ни казался сейчас, — написать книгу, рассказать свою историю, поведать о своем приключении.

Вот именно — Приключение! Быть может, она и искала в жизни приключения, хотя это запретное слово люди не решались даже произносить, но с удовольствием следили за приключениями других на экранах телевизоров и в кино. Как прекрасно сочетается это слово с пустынями и ледниками, с путешествиями в дикие, неизведанные края, с таинственными людьми, заводящими разговоры на корабле посреди реки, с киностудиями, самолетами, индейскими племенами, с Африкой!

Мысль написать книгу пришлась ей по вкусу, и она даже придумала ей название — «Одиннадцать минут».

Она разделила своих клиентов на три типа. Первый — «терминаторы» (в честь героя фильма, который ей очень нравился): эти входили в «Копакабану» уже слегка навеселе, делая вид, будто ни на кого не смотрят, и считая, будто все взоры обращены к ним; танцевать не любили и без околичностей отправлялись с ней в отель. Второй тип она окрестила «милашки» (тоже позаимствовав название у фильма): эти были элегантны и до такой степени учтивы и приветливы, словно без этого земля сошла бы со своей оси. Они притворялись, что вот, мол, шли по улице, увидели —бар «Копакабана», отчего ж не заглянуть? Они поначалу были ласковы, а в номере отеля не слишком уверены в себе, но именно по этой причине оказывались в конечном счете в тысячу раз требовательней «терминаторов». Третий получил имя «Большой Босс» (и это тоже благодаря кино). Эти к женщине относились как к товару. Они не стеснялись и не притворялись, были самими собой — танцевали, разговаривали, платили ровно столько, сколько было сказано, не набавляя ни единого франка сверху, ибо знали, что и почем покупают, и никогда не изливали ей душу. Вот эти были, пожалуй, единственные, кто вполне понимал смысл слова «приключение».

Запись в дневнике Марии, сделанная во время месячных, когда она не могла работать: Если бы сегодня мне надо было рассказать кому-нибудь о своей жизни, я могла бы сделать это так, что меня сочли бы женщиной независимой, отважной, счастливой. А ведь это не так: мне запрещено произносить то единственмое слово, которое гораздо важнее одиннадцати минут. Это слово —»любовь».

Всю свою жизнь я воспринимала любовь как осознанное и добровольное рабство. И обманывалась — свобода существует лишь в том случае, если явлена и показана. Тот, кто отдается чувству без оглядки, тот, кто чувствует себя свободным, тот и любит во всю силу души.

А тот, кто любит во всю силу души, чувствует себя свободным.

И по этой причине, что бы я ни делала, как бы ни жила, что бы ни открывала для себя — все бессмысленно. Я надеюсь, что эта пора быстро пройдет — и я вернусь к себе самой, отыскав мужчину, который будет меня понимать и не заставит страдать.

Что за чушь я несу? Любящий никогда не причинит боли любимому; каждый из нас ответствен за чувства, которые испытывает, и обвинять в этом другого мы не имеем права.

Потеря тех, в кого я влюблялась, прежде ранила мне душу. Теперь я убеждена: никто никого не может потерять, потому что никто никому не принадлежит.

Вот она, истинная свобода — обладать тем, что тебе дороже всего, но не владеть этим.

И еще три месяца миновало, и приблизилась осень, а вместе с ней и обведенная кружком в календаре дата: через девяносто дней — возвращение домой. Как стремительно летит, как томительно тянется время, подумала Мария, обнаружив, что время и в самом деле движется по-разному в разные дни, в зависимости от расположения духа. Но так или иначе приключение ее приближалось к концу, Разумеется, она могла бы и продолжить, но у нее перед глазами все стояла печальная улыбка никому, кроме нее, невидимой женщины, которая тогда, во время прогулки по берегу озера, сказала ей: «Не все так просто…» Как ни велико было искушение продолжить, как ни готова теперь была Мария ответить на любой вызов, одолеть любые препоны, появляющиеся перед ней, —но всё же эти месяцы одиночества внятно подсказывали ей: настанет миг, когда надо будет резко оборвать ставшую уже привычной жизнь в «Копакабане». Через три месяца она вернется в бразильское захолустье, купит небольшую фазенду (оказалось, что она заработала больше, чем ожидала), коров (отечественных, а не швейцарских), перевезет к себе родителей, наймет двоих работников и откроет свое дело.

Хотя она по-прежнему считала, что свобода лучше всего прочего учит необходимости любить и что никто никому принадлежать не вправе, в голове у неё всё ещё роились мстительные замыслы — и возвращение в Бразилию с победой составляло немалую их часть. После того как у нее появится фазенда, она поедет в город, зайдет в банк, где трудится тот самый бывший мальчик, который когда-то предпочел ей ее лучшую подругу, и откроет счет на крупную сумму.

«Привет, Мария, как поживаешь, ты меня не узнаешь?!» — спросит он. А Мария сделает вид, что напрягает память, а потом ответит: «Нет, что-то не узнаю», скажет, что провела целый год в ЕВ-РО-ПЕ (так и скажет — медленно и раздельно, чтобы все его коллеги слышали). Нет, лучше будет: «В ШВЕЙ-ЦА-РИИ» (это будет экзотичней и романтичней, чем «во Франции»), где, как известно, лучшие в мире банки.

«А вы, простите… кто?» — осведомится она в свою очередь. Он скажет, что, мол, в школе вместе учились. «А-а-а, — протянет она. — Вроде бы что-то смутно припоминаю», но всем своим видом покажет, что говорит это исключительно из вежливости. И вот оно — осуществление желанной мести. А потом она будет усердно работать, а когда дело пойдет как задумано, Мария посвятит себя тому, важнее чего нет на свете, — поискам настоящей любви, того единственного мужчины, который ждал ее все эти годы и которого она пока просто еще не успела узнать.

Мария выбросила из головы замысел книги под названием «Одиннадцать минут». Теперь надо бросить все силы на устройство будущего, а иначе придется отложить отъезд, а это — огромный риск.

В тот день после обеда она отправилась к своей лучшей — и единственной — подруге-библиотекарше. Попросила книги по животноводству и фермерству. Та призналась Марии: — Знаете, когда несколько месяцев назад вы искали у нас книги о сексе, я немного встревожилась. Ведь столько молоденьких красивых девушек поддаются иллюзии легких денег, забывают, что когда-нибудь состарятся и тогда уж не встретят единственного своего мужчину.

— Вы имеете в виду проституцию?

— Это, пожалуй, слишком сильно сказано.

— Я ведь вам говорила, что работаю в компании, занимающейся экспортом-импортом мяса. И все же если предположить, что стала бы проституткой, неужели последствия были бы столь серьезны? Разве нельзя остановиться, вовремя бросить?.. В конце концов, кто в юности не совершал ошибок?

— Так говорят все наркоманы: «Нужно только вовремя бросить». И никому это еще не удавалось.

— Видно, что в молодости вы были очень хороши собой… Вы родились в стране, которая уважает своих граждан… Этого достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой?

— Я горжусь тем, как преодолела препятствия, оказавшиеся на моем пути, — сказала библиотекарша и чуть помедлила, раздумывая, стоит ли продолжать. Что ж, этой девушке ее история может оказаться полезна.

— У меня было счастливое детство, я училась в одной из лучших бернских гимназий, потом переехала в Женеву, поступила на службу, вышла за человека, которого полюбила. Я все делала для него, а он — для меня, но время шло, и ему пришлось выйти на пенсию. И когда он получил возможность делать все, что ему нравится, я заметила: с каждым днем его глаза становятся все печальней — наверно, потому, что за всю свою жизнь он никогда не думал о себе. Мы никогда не ссорились всерьез, жили тихо, без бурь и потрясений: он никогда мне не изменял, всегда относился ко мне с уважением. Мы жили нормальной жизнью —но до такой степени нормальной, что без работы он почувствовал себя никому не нужным, никчемным, ничтожным… Через год он скончался от рака.