Инквизитор. Акт веры - Ульрих Антон. Страница 34

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

АУТОДАФЕ (АКТ ВЕРЫ)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Старик с раннего утра трудился в поле. Это был тот самый старый рабочий, который предсказал женскому монастырю Босых кармелиток ужасное будущее. Он уже прошел четыре межи и остановился, дабы промочить пересохшее горло легким вином из оплетенной лозою бутыли, которую каждое утро давала ему с собой старуха жена. Стоя у дороги и неторопливо попивая кисловатое вино, старик размышлял, стоит ли проходить еще две межи перед обедом или уже пора дать отдых волу, такому же старому, как он сам. При этом глаза работника блуждали по горизонту, ярко освещенному солнцем, коим славилась Кастилия, пока не остановились на небольшом черном силуэте, вынырнувшем из-за холма и двигавшемся по дороге прямо в его сторону. Старик убрал подальше бутыль с вином и приставил к подслеповатым глазам загрубелую ладонь. Знойный воздух колыхал черный силуэт, который с каждым движением становился все выше и выше, словно само небо притягивало его к себе. Вскоре старику стало видно, что по дороге ехал всадник. Обычный всадник, ничего страшного, лишь одет он был удивительным образом, во все черное: черный камзол, черные ботфорты с широкими отворотами, черная шляпа с колыхавшимися в такт черными перьями, черные перчатки. Даже конь под всадником был иссиня-черным. В этом не было ничего предосудительного, однако на умудренного жизнью старика напал безотчетный страх. Он затрясся, во все глаза глядя, как всадник неторопливо и величаво приближается к нему, заломил соломенную шляпу и стал сгибаться все ниже и ниже.

Всадник поравнялся с чуть не вжавшимся в дорожную пыль стариком и остановился. Старик не смел поднять глаза, трясясь от страха.

– Позволь, старик, испить из твоей бутыли, – неожиданно раздался над ним приятный, но несколько глухой голос.

Старик подхватил вино и подал его всаднику. Пока тот пил, он нашел в себе смелость оглядеть незнакомца. Теперь старик заметил еще и то, что не было ему видно издалека, – ни на всаднике, ни на его великолепном коне не было ни единого украшения. Один лишь крест, вырезанный из кипарисового дерева, висел на шее.

– Спасибо, старик, – сказал всадник, напившись и отдавая обратно бутыль. – Как я понимаю, до Карабаса осталось рукой подать.

– Да, да, – закивал головою работник. – А вы в Карабас едете, стало быть? – осмелился задать он вопрос.

Внезапно из-за холма стали один за другим выплывать во множестве конные, а следом за ними потянулись, запряженные крепкими и ухоженными волами, две огромные повозки. Впереди этой кавалькады ехал юноша, держа упертое в седло древко огромного знамени. Знамя висело, скрывая свое значение. И тут откуда ни возьмись налетел сильный порыв ветра. Он подхватил дряхлую соломенную шляпу старика, не успевшего придержать ее рукою, смешал с дорожной пылью и метнул на знамя, которое сразу развернулось. Старик хотел было выругаться по поводу потерянного головного убора, но взор его упал на знамя, и слова застряли в горле. На огромном зеленом фоне красовался алый крест – символ Святой инквизиции.

– Да, старик, мы едем в селение, – мрачно сказал дон Хуан де Карабас и тронул своего великолепного коня шпорами в бока.

Старик, крестясь, провожал взглядом проходивших мимо всадников, число которых он насчитал ровно тридцать пять вместе со знаменосцем. Это были фамильяры – личная охрана недавно назначенного Великого инквизитора Кастилии. Следом за тридцатью пятью фамильярами мимо старика проехал на огромной кобыле, казавшийся великаном из-за своего роста, палач. Он опустил поводья и с довольным видом, совершенно неуместным на обычно зверской роже, поедал невесть откуда взявшийся круг сыра. То был самый знаменитый в Севилье палач и пыточных дел мастер Санчес, которого дон Хуан всегда возил с собой. За Санчесом следовали две большие повозки, в первой из которых ехали двое, сидевшие сейчас на облучке и мирно болтавшие о чем-то своем. Один, тот, что постарше, являлся правой рукою Великого инквизитора Хуана. Это был брат Бернар, отошедший от прямого участия в делах инквизиции и ставший ныне компаньоном или советчиком дона Хуана. Рядом с ним сидел брат Просперо, секретарь. В повозке, влекомой двумя волами, лежали заготовленные заранее листы бумаги для ведения протоколов, а также толстые бутыли, оплетенные, как и бутыль старика, лозою и наполненные тушью. Там же в мешках лежали связанные в пучки гусиные перья. Во второй повозке, плотно закрытой от посторонних взоров, везли все необходимое для ведения допросов. Специальные приспособления, инструменты, хитроумные пыточные станки – все из железа, тихо позвякивали внутри повозки, когда под колеса попадались камни. Замыкал шествие привязанный к повозке осел. Этот осел был настолько необычен, что старик еще долго вспоминал его, до самой своей смерти. Осел сей был альбиносом, с совершенно белой шкурой и розовыми глазками. За эту-то шутку природы его и взяли в Святую службу. На осле вывозили приговоренных к казни на площадь, где должно было совершиться аутодафе – сожжение на костре.

Кавалькада, ведомая Великим инквизитором Кастилии Хуаном де Карабасом, въехала в селение, распугивая выбежавших на дорогу любопытных детишек и топча копытами беззаботно копавшихся в пыли кур. Испуганные жители, доселе лишь понаслышке знавшие об инквизиции, теперь с испугом глядели, как огромный черный всадник остановился перед стоявшим посреди Карабаса монастырем и три раза со всего маху ударил кулаком в дубовые ворота. Сильнейший грохот потряс мирных жителей. Этот грохот оповестил их и послушниц, что в селение пришла настоящая беда.

Когда дон Хуан ударил в монастырские ворота, мимо них по двору проходила гордая и довольная нынешней жизнью Жануария. Она только что спускалась в погреб, дабы пересчитать продовольственные запасы, которые они с келаршей в достатке набрали в прошлое воскресенье в селении. Естественно, что Жануария не смогла удержаться и не отведать замечательного винца, коим в достатке снабжал «босых кармелиток» дон Октавио, прибравший в последние годы к рукам почти все местные виноградники. Легкое вино с кислинкою не только отлично утоляло жажду в погожий весенний денек, оно еще и слегка пьянило, но ключница не раз замечала, что сколь много его ни выпьешь, все равно пьяною не будешь.

Когда у самого уха Жануарии раздался громкий, даже чересчур громкий стук, послушница отскочила в сторону и с глупым видом уставилась на ворота.

– Кого там Бог послал? – удивленно спросила она, осторожно подходя к воротам и высовываясь в окошко.

Прямо на нее смотрел изумительный вороной конь. Глаза его блестели. Конь разинул пасть, обнажил крепкие желтые зубы и требовательно заржал.

– Открывай, – раздался сверху голосвсадника. – Святая служба!

– Господи, спаси и помилуй мя, – зашептала Жануария, торопливо открывая ворота.

Широкие дубовые ворота распахнулись, и дон Хуан медленно и величаво въехал во двор. Следом за ним один за другим проследовали фамильяры, грозно оглядывая монастырское подворье, как обычно рачительный хозяин окидывает взором только что приобретенный надел, мысленно уже деля его на участки и прикидывая, какой из них вспахать, а где выстроить амбар для хранения.

Аббатиса почивала, когда тихо вбежавшая помощница сообщила ей о случившемся.

– Как вы посмели впустить в монастырь мужчин! – завопила сонная Анна, вскакивая с мятой постели, на которой ей только что виделся сам Христос, благословлявший ее новую проповедь.

Настоятельница пробежала по залу и высунулась в окно, откуда был хорошо виден двор, обычно тихий и пустынный, но ныне заполненный до отказа множеством спещивающихся всадников, которые, вот удивительно, все хранили почтительное молчание, бесшумно и деловито распрягая и устраивая лошадей, явно намереваясь провести в стенах монастыря долгое время. Все действия указывали на то, что прибывшие без приглашения люди были очень дисциплинированны и четко выполняли чьи-то инструкции.