Венец - Унсет Сигрид. Страница 23

– Не Арне, нет! Но Бентейн-попович – он не позволил тебе так играть с собою! Спроси-ка у Гюнхильд, Лавранс, которая смывала грязь со спины твоей дочери, спроси у любого из тех, кто сидел под Новый год в людской у епископа, когда Бентейн насмехался над Арне, что тот дал ей уйти и остался с носом, одураченный ею! А потом она позволила Бентейну идти с собой под одним плащом и хотела поиграть с ним в ту же игру, .

Лавранс схватил ее за плечо и зажал ей рот рукою.

– Выведи ее вон, Гюрд! Стыдно тебе говорить так у тела этого доброго и хорошего юноши, но если бы даже все твои дети лежали тут мертвыми, все равно я не стал бы слушать, как ты клевещешь на мое дитя; а ты, Гюрд, ответишь мне за слова этой сумасшедшей женщины.

Гюрд взял жену за руки и хотел было увести ее, но сказал Лаврансу:

– Однако Арне и Бентейн действительно говорили о Кристин в тот вечер, когда мой сын лишился жизни. Ты, понятно, не слыхал об этом, но по приходу еще осенью ходили разговоры.

Симон ударил мечом по стоявшему около него сундуку.

– Нет, добрые люди, вы должны найти другой предмет для разговоров в этом скорбном покое, а не болтать о моей нареченной невесте!.. Священник, разве вы не можете унять этих людей, чтобы здесь соблюдался должный порядок?..

Священник. – Кристин разглядела теперь, что это был младший сын из Ульвсволда, приехавший домой на Рождество, – раскрыл книгу и снова встал у помоста. Но Лавранс закричал, что он заставит всех, кто говорил о его дочери, кто бы они ни были, пожалеть о своих словах, а Инга завопила:

– Возьми, возьми мою жизнь, Лавранс, как она отняла у меня всю мою радость и утешение, и сыграй ей свадьбу с этим сыном рыцаря, но все-таки люди знают, что она стала женою Бентейна на большой дороге!.. На! – И она швырнула Кристин через гроб простыню, которую Лавранс подарил ей, – не надо мне полотна от Рагнфрид, чтобы обряжать Арне в могилу! Сделай себе из него бабью повязку или спрячь пока, чтобы пеленать своего пащенка, и ступай к Гюнхильд да помоги ей горевать о повешенном сыне!..

Лавранс, Гюрд и священник схватили Ингу. Симон пытался поднять Кристин, которая лежала, упав головой на помост. Но она резко оттолкнула его руку, выпрямилась, стоя на коленях, и громко вскрикнула:

– Помоги мне, Господь мой спаситель, это не правда! – И, протянув руку, стала держать ее над пламенем ближайшей свечи у гроба.

Пламя как будто приникло и отклонилось в сторону, – Кристин почувствовала, что взоры всех устремлены на нее, – ей показалось, что это тянется очень долго. И вдруг сразу ощутила жгучую боль в ладони и с пронзительным криком упала на пол.

Она подумала, что теряет сознание, но поняла, что Симон и священник поднимают ее. Инга выкрикивала что-то; Кристин увидела испуганное лицо отца и слышала, как священник кричал. что никто не должен считаться с таким испытанием, так нельзя призывать Бога в свидетели! И тут Симон понес ее из. горницы вниз по лестнице. Его слуга побежал к конюшне, и скоро все еще полубесчувственная Кристин сидела на седле впереди Симона, закутанная в его плащ, а Симон скакал вниз к поселку во всю прыть.

Лавранс нагнал их почти у самого Йорюндгорда. Остальные всадники с грохотом скакали за ними далеко позади.

– Не рассказывай ничего матери, – сказал Симон, опуская Кристин с лошади у входных дверей. – Сегодня вечером мы слышали слишком много безумных речей: неудивительно, что и ты сама потеряла в конце концов рассудок!

Рагнфрид лежала, но не спала еще, когда они вошли, и стала расспрашивать, что и как было в скорбной горнице. Симон взялся отвечать за всех. Да, было много свечей и много народу. Да, был и священник – Турмуд из Ульвсволда, а насчет отца Эйрика они слышали, что тот уехал нынче же вечером в Хамар, так что асе недоразумения с похоронами обошли.

– Нам нужно заказать заупокойную обедню по Арне, – сказала Рагнфрид. – Боже, поддержи Ингу, какие жестокие испытания ниспосланы этой доброй, достойной женщине!

Лавранс подпевал в тон Симону; немного погодя Симон заметил, что всем им надо бы отправиться на покой, "потому что Кристин и устала и опечалена".

VIII

Через некоторое время, когда Рагнфрид заснула, Лавранс накинул на себя кое-что из одежды, подошел к дочерней постели и сел на край. Он нашел в темноте руку Кристин и сказал очень ласково:

– Ну, расскажи мне теперь, дитя мое, что правда и что ложь во всем том, что болтает Инга.

Кристин, всхлипывая, рассказала ему обо всем, что случилось в тот вечер, когда Арне уезжал в Хамар. Лавранс не расспрашивал ее. Кристин подползла к отцу по кровати, обвила его шею руками и тихо, жалобно сказала:

– Я виновата в смерти Арне! Инга сказала правду…

– Арне сам попросил тебя выйти к нему навстречу, – сказал Лавранс, натягивая одеяло на обнаженные плечи дочери. – Необдуманно было с моей стороны позволять вам так часто бывать вместе, но я думал, что парень благоразумнее… Не буду обвинять вас, я понимаю, как тебе тяжело сейчас переносить все это! Но никогда я не думал, что какая-нибудь из моих дочерей заслужит дурную славу в нашем приходе… И нелегко будет твоей матери, когда до нее дойдут эти вести… Но что ты пошла к Гюнхильд, а не ко мне, это было до того неразумно, что я просто не могу понять, как ты могла поступить так глупо!

– Я не в силах больше оставаться здесь, – плакала Кристин, – никому я не посмею взглянуть в глаза… И сколько зла я причинила всем. в Румюндгорде и в Финсбреккене…

– Да, – сказал Лавранс, – и Гюрду и отцу Эйрику придется позаботиться о том, чтобы эти сплетни о тебе были похоронены вместе с Арне. Впрочем, Симон, сын Андреса, может лучше всех взять тебя в этом деле под свою защиту, – сказал он и погладил дочь в темноте. – Не правда ли, Симон держал себя сегодня красиво и умно?

– Отец! – Кристин прижалась к нему и взмолилась горячо и жалобно:

– Отошли меня в монастырь, отец! Нет, выслушай меня, я давно уже думала об этом. Может быть, Ульвхильд поправится, если я пойду в монастырь вместо нее. Помнишь те башмачки, что я вышивала ей бисером осенью? Я больно исколола себе пальцы, изрезалась до крови острой золотой ниткой, но продолжала шить – мне казалось таким дурным, что я не так сильно люблю свою сестру, чтобы стать монахиней и тем помочь ей! Арне однажды спросил меня об этом… Если бы я тогда ответила – да, то ничего этого не случилось бы!..

Лавранс покачал головой.

– Ложись-ка! – сказал он. – Ты сама не знаешь, что говоришь, бедное дитя мое! Попробуй-ка лучше, поможешь ли ты заснуть…

Но Кристин лежала без сна, чувствуя боль в обожженной руке, и отчаяние и горькие думы о своей судьбе раздирали ей сердце. Худшей беды не могло с ней случиться, даже если бы она была самой грешной из женщин; все теперь, конечно, поверят… Нет, она не может, она не в силах оставаться здесь! Одна ужасная картина сменялась другой в ее мозгу… А когда еще и мать узнает обо всем этом!.. И теперь кровь лежит между ними и их духовным отцом, вражда разгорится между добрыми друзьями, окружавшими ее в течение всей ее жизни. Но самый невыносимый, щемящий душу ужас охватил ее, когда она подумала о Симоне и о том, как он взял ее и увез и как он говорил за нее дома и распоряжался, словно она была его собственностью! Отец и мать уже не имели значения, как будто она уже принадлежала ему больше, чем им…

Потом ей вспомнилось лицо Арне в гробу – холодное и суровое. Она вспомнила, что, идя в последний раз из церкви, она видела открытую могилу, которая ждала своего мертвеца. Разбитые комья земли лежали на снегу, твердые, холодные и серые, как чугун, – вот куда привела она Арне…

И вдруг она припомнила один летний вечер, много лет тому назад. Она стояла на галерее в Финсбреккене у той самой горницы, где ее повергли в прах нынче вечером. Арне играл в мяч с несколькими мальчиками внизу, во дворе, и мячик залетел к ней. И когда Арне пришел за ним наверх, она спрятала мяч за спиною и не хотела отдавать; тогда Арне стал отнимать его силой – они стали драться на галерее, потом на чердаке между сундуками, а кожаные мешки со всякой одеждой, висевшие под потолком, хлопали их по головам, когда они натыкались на них, гоняясь друг за другом, и они оба хохотали и дурачились…