Слово - Уоллес Ирвин. Страница 8

Черт, папа, неужели ты не понимаешь?

Хватит спорить, сказал Ренделл сам себе, — отец уже давным-давно утвердился в Нем. Хватит спорить с прошлым.

Он открыл глаза. Губы пересохли, легкие горели, начал побаливать позвоночник. Его тошнило от палатных запахов: лекарства, антисептики, умирающая плоть — типичная больничная вонь. Кроме того, он устал от внутренней напряженности и печали, от ничегонеделания и сознания этого ничегонеделания. Ренделл был расстроен навязанной ему ролью зрителя. Здесь для наблюдателей не было места. И он решил, что с него достаточно.

Ренделл поднялся со стула, собираясь сообщить врачу и медсестре, что покидает палату и будет ожидать с остальной семьей в комнате для посетителей. Но доктор Оппенгеймер был занят изучением анализов пациента, в это же время техник подкатил к кровати портативный кардиограф.

Прихрамывая, поскольку кровь еще плохо циркулировала в отсиженной ноге, Ренделл вышел из больничной палаты, прошел по коридору, где молодой человек в белом халате мыл пол, и добрался до комнаты ожидания. Уже у самого входа он закурил свою любимую английскую трубку из специальным образом обработанного вереска и несколько секунд жадно втягивал наркотизирующий дым, прежде чем вступить в обитель для скорбящих родственников. Он уже готов был войти, но на самом пороге задержался.

В комнате, освещенной трубками дневного света, оживленной веселенькими занавесками с узором из листьев, обставленной диванами, плетенными стульями, устаревшим телевизором и столиками, на которых стояли пепельницы и валялись потрепанные журналы, находились только его собственные родственники и приятели отца.

Клер сгорбилась на своем стуле, прикрывшись журналом по кино. Рядом с нею, снизив голос, звонил своей жене по таксофону бывший одноклассник Ренделла и выбранный его отцом новый пастырь местной методистской церкви — преподобный Том Кэри. Неподалеку от него, за столом, играли в джин-рамми Ред Период Джонсон и дядя Герман.

Ред Период Джонсон был лучшим приятелем преподобного Натана Ренделла. В незапамятные времена он основал «Рожок Оук Сити», общинную газету, выходящую шесть раз в неделю; он до сих пор оставался ее издателем и главным редактором. «Единственный способ, чтобы газета небольшого городка была на ходу, — говорил он как-то Ренделлу, — это следить за тем, чтобы каждый горожанин видел там свое имя хотя бы пару раз в год. Если вы придерживаетесь этого правила, вам уже нечего бояться конкуренции со стороны шикарных, но снобистских чикагских газетищ». Настоящее имя Джонсона, насколько помнил Ренделл, на самом деле было Лукас или Лютер. Несколько лет назад один из его репортеров стал называть его Редом, от слова Редактор, а когда это имя принялось, кто-то из ученых-грамматиков прибавил к нему еще и Период. Сам Джонсон был толстым шведом с рябым лицом и загнутым будто конец лыжи носом; его никогда не видели без толстенных очков с трифокальными линзами.

Напротив Джонсона неуклюже обмахивался картами дядя Герман, младший брат матери Ренделла. Он был похож на круглую вакуумную упаковку маргарина. Ренделл смог назвать одно занятие, за которое дядя Герман получал зарплату: какое-то время он работал в магазине по продаже спиртных напитков в Гэри, штат Индиана. После того, как магазин сгорел, дядя Герман перебрался в гостиную дома своей сестры. Это произошло, когда Ренделл учился в колледже, с тех пор дядя у них так и застрял. Он поливал газоны, отыскивал потерявшиеся мелочи, бегал по неотложным делам, смотрел футбол по телевизору и поедал домашние пироги. Отец Ренделла никогда не замечал его присутствия. Дядя Герман был для него воплощением той благотворительной деятельности, о которой часто говорил преподобный: «Если у тебя имеется два пальто, поделись с тем, у кого его нет; если у тебя есть еда — поступи так же.» Именно так преподобный и поступал, и все, аминь.

После этого Ренделл перевел взгляд на мать. Ранее он уже обнялся с нею и утешал, но недолго, так как та настаивала, чтобы сын поспешил к отцу. Сейчас же она дремала, забившись в угол дивана. Ей удивительным образом недоставало мужа, рядом с которым все привыкли ее видеть. У нее было доброе, полное личико, почти без морщин, хотя ей было немногим меньше семидесяти лет. Ее выглядящее бесформенным тело было одето в знакомое простенькое, чистое, поношенное платье из голубого хлопка; на ногах ортопедические башмаки с толстой подошвой, которые мать носила уже несколько лет.

Ренделл всегда любил ее, любил и сейчас: терпеливую, нежную, не лезущую вперед; никогда и никому она не сделала ничего плохого. Стив надеялся, что Сара Ренделл, уважаемая супруга уважаемого пастора имеет собственное положение в обществе. Внешне к своему взрослому сыну она относилась довольно-таки отчужденно, оставаясь при всем при том матерью. Едва ли он мог составить о ней представление, адекватное здешним ее отношениям, если не считать того, что помнил о ней с детских лет. Став мужчиной, повзрослев, Ренделл узнал ее в большей степени как человека, который умеет выслушать, отозваться на нужды другого, главным делом которого было находиться в самом нужном месте. Ее всегда смущали успехи сына в мире большого города, но втайне она им гордилась. Ее любовь к собственному сыну была непоколебимой, слепой, не знающей никаких сомнений и не задающей вопросов.

Ренделл решил присесть рядом с ней и подождать, пока она проснется.

Когда он пересекал комнату, голова Клер вынырнула из-за журнала.

— Стив? Где ты был все это время?

— Сидел с папой.

Ред Период Джонсон заерзал на своем стуле.

— Док ничего не говорил?

— Он был слишком занят. Как только он закончит, сразу же встретится с нами.

Резко отошедшая от дремоты Сара Ренделл отпрянула от боковины дивана, одновременно поправляя платье. Ренделл поцеловал ее в щеку и обнял одной рукой.

— Не бойся, мама. Все еще будет хорошо.

— Где жизнь, там и надежда, — ответила та. — Остальное же в руках Господних. — Она глянула на Тома Кэри, который как раз вешал телефонную трубку. — Разве не так, Том?

— Все именно так, миссис Ренделл. Наши молитвы будут услышаны.