Соблазни меня - Уоррен Нэнси. Страница 42

Желтое солнце с красным ядром резко качнулось, когда до Алекс дошел смысл его заявления. Раз так, пусть действует быстро, пусть без затей сразу движется к развязке! Солнышек на сегодня хватит. Есть еще деревья, цветы и прочее, а между тем одна конкретная часть ее тела ждет, когда ей уделят внимание!

— Послушай… а насколько быстро ты рисуешь?

— Небрежность не в моем характере. В первую очередь — внимание к деталям, — ответил Дункан невозмутимо, словно не замечая ее состояния.

Но как он мог не замечать? Нужно тогда оглохнуть и ослепнуть!

— Возьмем, к примеру, эту часть моего шедевра…

Он достал из кармана чистую кисть и пощекотал сосок. Алекс почувствовала такое острое ощущение, что прикусила губу, чтобы не вскрикнуть.

— Полная неподвижность, — напомнил Дункан с нажимом и проделал свой фокус еще и еще раз.

— Ты мне за все заплатишь!.. — пригрозила она сквозь стиснутые зубы.

Нет, правда, она придумает что-нибудь демоническое, такое мощное, что когда он закончит свой шедевр, то будет не в состоянии ходить!

— С удовольствием, — усмехнулся Дункан, нимало не устрашенный угрозой. — Так, что же дальше, что же дальше… карминно-красный, думаю, пойдет… в смеси с тускло-коричневым, с чем-нибудь вроде жженой умбры. Только так можно передать грозный жар солнца на юге Франции.

Да какое ей дело до солнца южной Франции! Провались оно, в самом деле! Если этот тип не займется наконец делом, солнце ее страсти провалится в черную дыру неудовлетворенности.

Влажный от краски, прохладный кончик узкой кисти коснулся соска. Еще и еще раз. Рука, словно прикованная к своему месту под грудью, беспомощно дернулась. Негодяй сводил ее с ума, доводил до белого каления!

Дункан сел на пятки, чтобы полюбоваться результатом. С минуту он задумчиво похлопывал ручкой кисти по подбородку, потом заявил: «Двух солнц не бывает!» — и посмотрел на пока еще чистую кожу правой груди.

Вот и хорошо, что не бывает. Наконец-то он спустится с небес на землю.

— Зато есть облака, — сообщил Дункан ехидно и снова взялся смешивать краски, теперь уже белую, синюю и самую малость черной.

Кисть опять задвигалась вокруг груди, уже в более стремительном темпе.

— Небо представляет собой необъятный простор, — заметил он, покрывая ареал под грудями широкими мазками насыщенно-голубого. — А под небом чего только не растет!

Пупок стал центром подсолнуха — большого, безумно яркого вангоговского подсолнуха, немного перекошенного от постоянного хихиканья Алекс. Когда стебель потянулся вниз, к треугольнику волос, смешки прекратились и дыхание стеснилось, а все эмоции сфокусировались на еще не тронутом кистью «холсте» между ног.

— Ну вот! — оживленно заявил Дункан, убирая кисть в карман. — Шедевр закончен, можно почить на лаврах.

Алекс ахнула, от возмущения не находя слов. Как? Он затеял все, чтобы бросить ее вот так, с призывно раздвинутыми ногами, в виде сексуально неудовлетворенного подсолнуха? Только ради подражания Ван Гогу? Негодяй, подлец, мерзавец!!!

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой взвинченной, такой откровенно похотливой, такой… такой невостребованной.

А негодяй обратил к ней взгляд, полный нечестивого торжества. О, он все знал! Он знал, каково ей сейчас, потому что — извращенец эдакий! — отчасти разделял с ней муки неудовлетворенности.

Не сводя с нее глаз, Дункан вытянул из кармана еще одну чистую кисть, шелковистого черного волоса. Алекс ждала, уже ни во что не веря, не осмеливаясь даже надеяться. Он обмакнул кисть в ее жар, в ее влагу и провел вверх, до самого пульсирующего бугорка.

Тут уж ничто на свете не заставило бы ее оставаться в пресловутой полной неподвижности. Когда кисть заходила между ног, она задвигалась в такт, навстречу каждому движению. Все нервные окончания, каждая унция чувственности — все сосредоточилось в одной части тела. Хотелось, чтобы так длилось бесконечно.

— Потерпи…

Как будто такое возможно!

— Попробуй не шевелиться…

Она не послушалась бы даже под угрозой смерти! Уже насквозь влажная, кисть двигалась то взад-вперед, то кругами. Бедра уже не качались в такт, а неистово дергались, так что Дункан раскрасил бы весь низ живота, не будь его теперешняя «краска» бесцветной.

— Хм… — сказал он, созерцая влажное пятно. — Когда я рисую, то держу под рукой мокрую тряпку, на случай ошибки. — Он пожал плечами. — Тряпки у меня сейчас нет, но что-то делать надо…

Он наклонился и слизнул влагу.

— Да! О да! — крикнула Алекс, когда язык прошелся вниз по животу.

Он уже не дразнил ее и не мучил. Она поняла это по тому, как крепко Дункан стиснул ей бедра, удерживая от рывков, когда добрался, наконец туда, куда она его так долго мысленно подталкивала. Его язык заполнил влажную горячую пустоту, где так долго гнездилась мучительная потребность, заставив буквально оторваться от земли, вернее, от «ложа», когда тело сотряс опустошающий оргазм. Он упивался ее содроганиями, он выпил ее до дна, и она рухнула навзничь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег могучей волной прибоя. Тогда он отпустил ее, выхватил бумажник и сунул пальцы в боковой отдел, нашаривая презерватив.

Пока Алекс пребывала в объятиях своей личной эйфории, Дункан стянул брюки и опустился на колени между ее бессильно разбросанными ногами. Снова он крепко взял ее за бедра, приподнял и придвинул ближе. Заполняя ее, он потерся изнутри о магическое местечко, которое еще дышало, еще пульсировало после недавнего оргазма. Она качнулась навстречу ему, и точно так же качнулись небеса, солнце, облака и перекошенный вангоговский подсолнух. А потом все заходило ходуном, словно порывистый ветер обрушился на созданный Дунканом сумасшедший пейзаж. Он бушевал и безумствовал, пока их собственное безумие не достигло пика, пока Дункан не рухнул на Алекс со сдавленным возгласом наслаждения.

— Твоя рубашка!.. — ахнула она, вспомнив про небо, солнце, облака и перекошенный подсолнух.

— Мой шедевр!.. — пробормотал он ей в волосы. Алекс потянулась и губами ухватила его за мочку уха. Она улыбнулась:

— Придется создать другой…

Старательно намыливаясь в душевой кабинке, Алекс думала о том, что теперь ей понятна страсть Дункана к творчеству Ван Гога. Они похожи — во всяком случае, своим помешательством.

Она явилась сюда под видом доброй самаритянки, на деле мечтая только о сексе, но даже и помыслить не могла, каким он окажется. Вот уж подлинно, отложить удовольствие — значит увеличить его. И как!

Кожа еще хранила сверхчувствительность, и Алекс запрокинула голову, чтобы сполна насладиться игрой водяных струек на груди и животе. Всецело погруженная в эротические фантазии, она не слышала звука отодвигаемой стенки и не подозревала, что не одна в кабинке, пока мужские ладони не легли на скользкие от мыла груди и кто-то не прижался сзади.

Испуганный возглас почти сразу перешел в довольный вздох. Поиграв с вершинками грудей и увенчав их мыльными шапками, пальцы скользнули вниз по животу. Омовение занимает уйму времени, если то и дело отвлекаться. Хотя поддразниваниями и играми они натешились вдоволь, не сговариваясь оба воздержались от большей близости. Первый голод утолен, хотелось комфорта, и они отложили полное слияние до чистых простыней.

После смеха и шалостей, возни с красками и мук неудовлетворенности в том, чтобы просто лечь вместе в постель, заключалось что-то несказанно интимное. Алекс прижалась к Дункану, а тот привлек ее к себе, такой большой, теплый и уютный, так приятно пахнущий мылом, шампунем, мужским возбуждением и лишь самую малость красками.

Они поцеловались, и Алекс улыбнулась прямо посреди поцелуя, потому что соски коснулись волос на его груди, напомнив ей касание к ним рисовальной кисти. Дункан уже снова погружался в страсть: синева глаз заволоклась и потемнела, словно тучи набежали на чистые небеса.

На сей раз они взяли друг друга без лихорадочной спешки, сопровождая близость легкими ласками и нежными словечками. Алекс вдруг пронзила мысль: как же она будет жить дальше без Дункана?