Таверна трех обезьян - Бас Хуан. Страница 21

Внезапно она встала и голосом, в котором звучала вся скорбь мира, произнесла:

— Будьте любезны, позвольте пройти.

— Да, конечно, охотно, охотно, проходите, — забормотал я как последний дурак и вскинул руки, прижав их к туловищу, чтобы освободить ей побольше места… Точно скользкая рептилия, комок соплей накрепко прилип к лацкану пиджака наподобие фальшивого ордена или позорного знака. Все, конец. Она покинула микроавтобус, ни на мгновение не обернувшись, чтобы посмотреть на меня, хотя бы с сочувствием.

Вошел контролер. Я яростно отряхивал лацкан, но добился только того, что эта штука размазалась и потянулась вниз, как изжеванная жвачка. Липкая дрянь жила своей собственной жизнью и не собиралась легко сдаваться…

— Ваши билеты, пожалуйста.

Контролер поравнялся с моим сидением. Билет! Где же он? Поглощенный мыслями о проклятых соплях и волнительной толстушке, я совершенно забыл о билете! Обычно я на протяжении всего пути держу его двумя пальцами и победоносно показываю даже раньше, чем служащий начинает компостировать билеты. Куда я его положил?

— Ваш билет, сеньор?

В карманах его нет! Нигде нет! Я уставился в пол, сгорая, скорее, от желания спрятаться, чем в поисках билета. Какое жалкое зрелище! Я ощущал, как взгляды всех пассажиров раскаленными иглами впились в мой затылок. К тому же старая карга, сидевшая впереди, с удовольствием повернулась и не сводила с меня крошечных глазок.

— Вы держите его во рту, сеньор… Спасибо. Кстати, у вас к отвороту пиджака сопля прилипла…

Я бежал от пересудов, выскочив на две остановки раньше, чем следовало. Я двигался проворно, на бегу неуклюже раскачиваясь всем туловищем, поскольку знал, стоит мне чуть-чуть замедлить шаг, как я неизбежно упаду.

Когда я выбрался на мостовую, в моих ушах еще звучали раскаты гомерического хохота, которым бессердечный сброд приветствовал замечание наблюдательного контролера.

В полном смятении, словно бык, сбившийся с пути, я стал переходить широкую улицу, которая называлась Авенида Партеногенесис, в безопасном месте у пешеходного светофора; но пережитое потрясение помешало мне сообразить, что горит красный. По правде говоря я его просто не заметил, как и еще один микроавтобус, лихо выруливший справа как орудие истребления рода человеческого. Он захватил меня врасплох и — не понимаю, как это могло случиться — смял меня и затянул под машину, раздавив двойным задним колесом. И прикончил меня в один миг.

Какой страшный позор! Вот я лежу мертвый посреди улицы и являю собой постыдное зрелище. Моя месть не осуществилась, что пока еще допекает меня больше самой смерти; мало того, когда меня начнут осматривать, то найдут три порции ЛСД и подумают, будто я наркоман. Бедная матушка! Как она огорчится, когда ей скажут об этом…

Сопли и микроавтобус с проклятыми заглавными "Б" — «Бастардильяс — Сан-Басо» — этого оказалось достаточно, чтобы разрушить мои планы и покончить со мной. Какой пустяк… Дерьмо!

Но в конце концов, нет худа без добра, во всем можно найти крупицу утешения. В данном случае хорошо то, что я освободился от неврастении, хотя я уже почти сжился с этой болезнью и привык считать нормой, своего рода платой за тонкий ум. А главное, мне больше никогда, никогда не придется садиться в микроавтобус.

А что с соплями? Понятия не имею, но готов побиться об заклад, с ними меня и похоронят.

Паника на транскантабрийской железной дороге

Мне всегда безумно нравилось ездить на поезде. Это, конечно, преувеличение, но я счел уместным начать с оптимистической ноты путевые заметки, в которых, не претендуя на литературное совершенство, намерен правдиво описать все происшествия и впечатления за восемь дней путешествия по верхней Кантабрии — это камешек в твой огород, Пачо Мурга, в дневниках больше всего ценится искренность.

О Транскантабрийской железной дороге мне рассказал мой друг Начо Тотела в ту ночь, когда мы случайно встретились у игровых автоматов в нашем любимом кегельбане; мы дожидались, когда пробьет двенадцать, и наступит новый день, и можно будет вернуться, чтобы сорвать куш в пятьдесят тысяч. Он объяснил, что есть один роскошный поезд, который следует маршрутом Сан-Себастьян

Пресловутый поезд тащился со скоростью не более пятидесяти километров в час, якобы для того, чтобы мы могли в свое удовольствие и с комфортом наслаждаться прекрасными видами, что на деле обернулось тоской смертной.

В Ларедо сделали остановку, чтобы поплавать и понырять. В воскресный день, в августе? На берегу, полном всякого сброда? Ни за что. Я предпочел прогуляться с Мило и выпить аперитив на террасе «Чалоты» — самого приличного кафе в этом городишке, облюбованного курортниками средней руки.

Устроившись на деревянной скамеечке, ближайшей к столикам, я записал свои наблюдения в красивую тетрадь, сшитую из миллиметровой бумаги, с титульной надписью на обложке «Царствование Оддоакра»; этому предшествовала неприятная стычка с официантом, который к своему великому несчастью был живым олицетворением Роуэна Аткинсона. Я воздержался от демонстрации моего бесспорного социального и культурного превосходства над этим тупицей. Уклонившись от обмена мнениями относительно естественного права Мило находиться на террасе, я предпочел расположиться в уединенном уголке с бокалом «кампари» и пакетиком изрядно пересоленных картофельных чипсов.

Обедали в Сантонье, куда нас привезли из Ларедо, на неуютном суденышке, весьма напоминавшем баржу. Бедный Мило ужасно страдал от качки и был несносен. Закусывали в «Яслях Паулино», ресторане на рейде, мгновенно занесенном в мой черный список: зал был оборудован на открытом воздухе, где роились полчища назойливых мух размером с «Б-52», над столами стлался смрадный чад пережаренной пиши, и подавали закаменевшую паэлью с резиновыми креветками.

Наша экскурсионная группа в полном составе насчитывала тридцать человек. Нас в казарменной манере рассадили за столики на четверых. Я намеревался присоединиться к кому-нибудь из будущих партнеров по покеру, но мне вежливо сообщили, что свободные места зарезервированы для других сотрапезников, которые, как ни странно, так и не появились. Мне выпало на долю обедать с японцем, который поедал рис, словно термит, и парочкой непробиваемых торговцев из Фигероса. Невероятно! Они никогда не были в музее Дали! Ну и типы! Они еще посмели с неподражаемой наглостью сделать мне замечание за то, что я разрешаю Мило есть со своей тарелки. Чурбаны безмозглые! Если бы не покер, ожидаемый с нетерпением, я начал бы сожалеть, что ввязался в эту непотребную авантюру.

Наконец, к ночи прибыли в Сантандер. После обычного ужина (гвоздем программы являлись жареные пирожки, которые подавали к разбавленному vichyssoise) в снобистском «Чикитине», я заглянул в казино, восхитительно провинциальное, проникнутое колоритом кантабрийского города. Я играл понемногу то здесь, то там, только чтобы приятно скоротать время до полуночи. На двенадцать назначили начало первой партии в покер в поезде. В казино я явно был не в ударе и надеялся, что боги покера мне улыбнутся, и я сумею возместить то, что проиграл в Блэк-Джек, а особенно — в рулетку.

Я возвращаюсь к дневнику, уединившись в купе после игры.

Мило только что проснулся и развлекается, терзая одну из моих домашних туфель — очаровательный фокстерьер-крысобой!

Я проигрался в пух и прах. Это ночь была из тех, когда тебе совсем не везет, а если волею судьбы выпадает хоть капля везения, черт тотчас крутит колесо в обратную сторону. Правда, признаюсь, невезение преследовало меня только в картах, ибо бурное feeling, чувство, то бишь, вспыхнуло между красавицей Ковадонгой и мною. Но давайте по порядку…

Мы играли в первом вагоне-салоне, самом дальнем от того, где находился ночной караоке-бар, и где до рассвета оглушительно гремела музыка.