Таверна трех обезьян - Бас Хуан. Страница 36

— Я схожу с ума… Если я не выйду отсюда в ближайшее время, я и вправду рехнусь…

Вслед за этим он тяжело повалился ничком на постель, словно громоздкий тюк. Килес с беспокойством смотрел на него, придушенно всхлипывая и заливаясь слезами, катившимися по распухшим щекам.

В то самое время, когда в землянке разворачивалась эта драма, Хульен и его родители наслаждались свежестью летнего вечера, сидя у дверей своей хибары. Перу, выполнив положенные обязанности цербера, отправился обратно в город. Он успел исчезнуть вовремя, так как почти сразу после его ухода к ним пришел повидаться Сигор, единственный сын Хульена, не подозревавший, что его отец являлся членом ЕТА. Семнадцатилетний юноша отличался неуравновешенностью и низким уровнем умственного развития: оба недостатка усугублялись регулярным употреблением дешевого наркотика — порошка сульфата анфетамина — проще говоря, «спида». Сигор жил в Элоррио со своей матерью.

— Ну и чудаки эти испанцы! Мы одного чуть не причастили тут в пивной из-за того, что нарывался. Но нам не дали, потому что он был просто чурбан, который пришел побазарить и схватился за пушку. Я сказал ему, что стоит им дать под зад, как наступит тишь и гладь. И что не прочь потрепаться о похищениях. Что всех испанцев, испанское государство, ладно, и Францию туда же, всех их надо взаправду посадить под замок в Эускаль Эрриа.

Умолкнув, Сигор от души хлебнул черного пойла из большой дюралевой фляги.

— Сигор, будет тебе наливаться, похоже, ты уже хорошо погулял во время праздников в городе. Одного пьянчуги нам в семье за глаза хватает, — сказала мать и презрительно посмотрела на мужа.

— Не переживай, бабуля, это ведь всего лишь лимонад, — оправдывался парень.

— И как прошли праздники? — спросил Хульен. — У меня не было времени ни пропустить пару стаканчиков в компании, ни в картишки переброситься.

— Очень здорово, — ответил сын. — В первый день мы сколотили крест. И поставили его у входа в город, у дверей бара, и требовали раскошелиться в пользу заключенных всех, кто хотел попасть в город. Кто не платил, тот не входил…

— Ну сущий дьяволенок, — сказала мать, с дурацкой ухмылкой покачивая головой.

— А потом все уроды, какие есть в городе, устроили демонстрацию в защиту двух стручков, заложников… Ладно, насчет одного, который из андалузского пекла, пока еще не ясно, правда ли на сей раз… И мы их хорошенько поучили камнями… Пока не явились солдафоны, и тогда мы им тоже показали. И даже кинули один «коктейль Молотова», во как.

— С этими хануриками надо держать ухо востро, сынок, иначе ты все одно плохо кончишь. Вот возьмут тебя за задницу… — предостерегла бабушка мальчишку, который выхлебал свой лимонад до последней капли.

— Твой внук не промах, — с гордостью сказал Хульен, ласково похлопав сына по плечу.

— Ты не видел, как эти солдафоны разозлились, когда мы кричали им — во послушай: «Пим-пам-пум! Вам каюк! Ужо погодите, мы вас всех подвесим!»

— Схожу на огород, взгляну, как растет латук, — сказал отец.

Он встал со стула, напялил свою древнюю шапчонку и исчез с непроницаемым выражением лица.

— Ты кого это хочешь провести? Где же ты схоронил бутылочку, в капусте? — прокаркала мать.

— Летом еще не время капусте, — внес поправку отец из темноты.

— Да какая разница…

Последнее слово всегда оставалось за матерью, с кем бы она ни говорила, и муж не являлся исключением.

— Как поживает твоя мама? — спросил Хульен Сигора, старательно изображая безразличие.

— Старушка? Нормально… Нынче она работает в парикмахерской.

— У нее… Она встречается с кем-нибудь? Сумерки скрыли внезапное смущение Хульена — бедняга весь покраснел, но голос его не дрогнул.

— По-моему, да, с одним типом из Баракальдо, он продает всякую всячину ветеринару и довольно часто бывает в городе. Но меня это не особенно колышет…

— Чего можно ждать от чужачки из Касереса? — изрекла мать.

Хульен умолк и печально смотрел на черную громаду леса. Все трое притихли, слышалось только надоедливое стрекотание сверчков.

Два дня спустя, когда настал час кормежки, Хульен сфотографировал Килеса с выпуском ежедневной газеты «Эхин» в руках, позаботившись, чтобы дата оказалась в фокусе. Астарлоа наблюдал за процедурой, сидя на своей койке. Перу держал их под прицелом «браунинга», стоя на верхней перекладине лестницы.

— А я знаю, зачем ты это делаешь. Чтобы все поняли, что меня вправду похитили, — сообщил Килес, довольный своим умозаключением.

Баски в разговор не вступали. Они собрались уходить.

— Одну минуту, пожалуйста, — попросил Астарлоа с подчеркнутым смирением.

Хульен обернулся с лестницы, Перу снова поднял пистолет.

— Принесите нам что-нибудь почитать, — продолжал Астарлоа, — какую-нибудь книгу, что-нибудь. С одной лишь газетой… Тем более, когда почти все новости вырезаны… Чтобы можно было чуть-чуть отвлечься… Надеюсь, я прошу не слишком многого, не так ли?

Тюремщики переглянулись, выбрались из люка и закрыли его с резким стуком.

— Как ты думаешь, то, что меня сняли на фото, хороший знак? И не следовало ничего просить у них, они все равно только рассердились… Мне, в целом, от чтения мало радости, — сказал Килес, едва они остались одни.

— Ты всего-навсего идиот. Астарлоа встал с кровати, чтобы поесть.

На следующий вечер вместе с едой пленникам оставили на столике испанскую колоду карт. Хульен указал на нее с напускной любезностью. Перу тихонько посмеивался на лестнице, и Хульен, хохотнув, разделил веселье с приятелем.

Когда тюремщики ушли, Астарлоа взял колоду со словами:

— Карты, чтобы мы не скучали… Как тогда, когда Чалбауды платили выкуп за своего отца. Они должны были оставить бабки, семьдесят кило с гаком, в багажнике машины, а эти подонки подсунули им взамен пустую коробку из-под красного вина… Таково чувство юмора у этих невежественных ублюдков.

— А мне вот в Монторо очень нравилось играть в шестьдесят шесть, мы резались по многу часов. Иногда еще в пикет, но мне не особенно везло…

Прошла еще неделя. Заложники коротали время за картами. Астарлоа предчувствовал, что их плен окажется долгим. К тому же он допускал, что его семья, возможно, уже заплатила выкуп, но на заключительном этапе операции ЕТА нарочно медлит с освобождением по тактическим причинам или из соображений безопасности. Что касается Килеса, принимая во внимание причины его похищения, то он мог просидеть под замком еще очень долго, прежде чем дело сдвинется с мертвой точки и обстановка вдруг быстро изменится, причем, вероятно, не в лучшую сторону.

В первые дни, поскольку Килес не знал других игр, они резались в шестьдесят шесть и пикет. Но в конце концов Астарлоа смертельно надоели обе: первая была слишком примитивной, а во второй его невольный партнер показал себя из рук вон плохо. Вскоре Астарлоа пришло в голову научить Килеса покеру, за которым он обычно посиживал в кругу друзей в гольф-клубе, и для которого вполне годится также испанская колода. Килесу стоило титанических усилий понять правила игры в простой покер с прикупом, а когда, наконец, он сообразил, что к чему, то начал сносить карты с замечательным отсутствием логики. Но потом дело пошло веселее, и они уже играли совсем неплохо. Располагая весьма скудными средствами для ставок в их плачевном положении, они играли по двести очков за партию, которые подсчитывали в уме, на ничтожные привилегии в еде: самые большие куски мяса из жаркого, грудку цыпленка, количество жареных анчоусов на брата.

Тюремщики догадались, что узники развлекаются покером, и по просьбе Астарлоа принесли им крошечный блокнотик и карандаш для подсчета очков, что позволило повысить ставки.

Несколько дней спустя Хульен вернулся очень озабоченный со встречи, состоявшейся в многолюдном кафетерии в Бильбао. Курьер от верхушки руководства доставил устные распоряжения, которые надо было выполнить без промедления.

Вечером Хульен и Перу принесли заложникам кое-что помимо пропитания: они оставили дряхлый магнитофон со вставленной кассетой. Когда пленники остались одни, они тотчас включили устройство. Голос, записанный на пленку, звучал искаженно, что только усиливало мрачный смысл послания.