Здесь был Хопджой - Уотсон Колин. Страница 12

— Меня не оставляло чувство, что он вот-вот позвонит дворецкому и прикажет нас вывести. Другое дело Пербрайт: проблеск ума как-то не вяжется с образом захолустного инспектора. Его проверили?

— Вообще-то Р-выборка не закончена, но я не могу найти по нему ни одной отрицательной позиции после 1936 года, так что он, похоже, пойдет на девяносто четыре или девяносто пять. Вполне средний показатель для полицейского в чине выше сержанта.

— А что в 1936?.. Книжный клуб левых, я полагаю? [8] Памфри покачал головой.

— Дискуссионный клуб флаксборской классической школы: написал там что-то сатирическое о Стэнли Болдуине [9].

Россе вынул трубку из кармана и наклонился к машинописным листам. Несколько минут он молча читал.

Памфри сидел неподвижно. Дыхание его было ровным, но каждый выдох, казалось, натыкался на легкое препятствие где-то в области аденоидов. В маленькой тихой комнате этот шум был очень хорошо слышен. Впечатление создавалось такое, что кто-то терпеливо дует на тарелку со слишком горячим супом.

Перелистнув первую страницу, Росс стал читать быстрее. Вскоре он уже перепрыгивал,с абзаца на абзац, словно освежая в памяти прочитанный ранее материал. Последние две страницы были проглочены целиком. Он откинулся на спинку угловатого, с протершейся обивкой стула и задумчиво уставился в чашечку своей трубки. Он заговорил неожиданно и не поднимая глаз.

Памфри вздрогнул..

— Простите, я не…— Он выставил вперед бледное, острое лицо и приоткрыл рот, как будто тот служил ему третьим ухом.

— Я говорил, что все у него тут изложено очень обстоятельно.

— По-другому и быть не могло.

— Да, но в данный момент это мало чем нам поможет. Он не выходил на контакт уже одиннадцать дней.

— Двенадцать, — поправил Памфри.

— Хорошо, двенадцать. Замена последует автоматически. Но мы же не можем вводить в игру другого парня, не выяснив, что к чему. А пока не все ясно. Если предположить, что «семь» вышел на кого-то из самых крупных экзов в этом секторе, мне кажется, они могли бы сработать и почище.

Памфри выпустил из воротника еще дюйм-другой шеи и погладил подбородок.

— Вы, я так понимаю, не думаете, что он исчез из собственных тактических соображений? У вас серьезные подозрения, что как оперативная единица он был негативирован?

— О, они добрались до него, можешь не сомневаться. Жестоко с ним судьба обошлась, ну, да мы сюда прибыли не поминки справлять. Если у нас получится соединить оборвавшиеся концы как можно быстрее, мы можем спокойно предоставить бобби [10] ломать себе голову над тем, что они называют составом преступления. Наши люди проследят, чтобы ничего не выплыло наружу.

— А если допустить, что будет арест. И суд.

— О, я надеюсь, они найдут эту свинью. От души им этого желаю. Я хочу сказать, что этот аспект заботит нас далеко не в первую очередь. Поверь мне, если кого-то и осудят, так это будет самый что ни на есть обычный Генри Джонс, вор, садист, обманутый муж, гомик, получивший пинка под зад, — словом, все, что хорошо работающая организация может в любой момент представить суду, чтобы скрыть подлинную личность и мотивы одного из своих исполнителей, который имел несчастье попасться.

Росс аккуратно убрал в карман кожаный кисет, из которого насыпал «латакию» (черную, подумал он, как глотка той трансильванской девушки, напрягшейся и постанывающей от страсти, когда его рот накрыл ее рот в бухарестском пульмане…). Он чиркнул спичкой и дал выгореть последним крупинкам серы на головке, прежде чем поднес чистое пламя горящей сосны на полсантиметра к чашечке трубки. Темные слоистые волокна выгнулись, разделились и превратились сначала в огненные нити, а потом в арки из пепла над тлеющим ободком.

В конце концов они были сокрушены тем самым биметаллическим поршеньком, который так заинтересовал Пербрайта. Параллельно длинному мундштуку устремилось облачко синеватого дыма, разделилось пополам, наткнувшись на чашечку, блестящую, как конский каштан, только что извлеченный из скорлупы, и опять соединилось, лениво атакуя невосприимчивые ноздри Памфри, который нарочито кашлянул и отвернулся.

Росс наблюдал за его реакцией без симпатии.

— В вас напрочь отсутствует чувственность, Гарри, — с упреком сказал он, мысленно рисуя трансильванскую безысходность при виде флегматичной физиономии Памфри.

— Полиция, — ответил Памфри, придерживаясь того, что он считал сутью дела, — неизбежно будет рассматривать этого Периама как человека, глубоко причастного.

— Периама?

— Владельца дома, в котором проживал Хопджой. Росс пожал плечами.

— Это ничего не значит. Мы можем быть уверены, что наши друзья позаботились, чтобы кто-нибудь выглядел причастным. Здесь, — он показал рукой на папку, — нет ничего, что хоть как-то указывало бы на возможное отношение Периама к происшедшему.

— О, да; Хопджой ему вполне доверял. Перекрестная проверка по разряду М, конечно. Вплоть до голубой полосы.

Брови Росса поползли вверх.

— За кого они его там приняли, за министра иностранных дел?

— Исходя из соображений безопасности…— Памфри замолчал, собираясь с духом, чтобы встретить новое облако табачного дыма, — …максимальная развертка по любому человеку, который проживает в одном доме с нашим агентом, совершенно оправдана. Как выяснилось, Периам имеет на удивление высокий коэффициент благонадежности. Даже сводка по родственникам оказалась отрицательной до троюродных братьев. Выход на сообщников через прелюбодеяние — нулевой. С поправкой на временное понижение стабильности он прозвенел на девяносто девять и семь десятых.

— Бог мой! Он, должно быть, один такой на всю страну.

Памфри чуть заметно качнул головой.

— Вообще-то, таких шестнадцать человек. Исходя из их профессий, получается очень интересная раскладка. Пятеро из них — владельцы табачных лавок, как и Периам. Далее, если не ошибаюсь, следуют садовники, работающие на рынок. Остальные — достаточно пестрая публика.

— Архиепископы есть?

Памфри задумался, нахмурив брови.

— Нет, — сказал он наконец, — по-моему, нет. — Он поднял глаза. — Я могу проверить, если хотите. Только это едва ли существенно, или нет?

— Да, едва ли.

Росс потянулся своим большим, влюбленным в движение телом на всю его длину, смакуя невинную радость мышечной силы, пока гостиничный стул жалобно не заскрипел, и с золотых запонок на взметнувшихся вверх руках не засверкали крошечные бриллианты, выломанные в 1952 году (как мог бы поведать Росс, появись у него желание) из передних зубов палача и специалиста по допросам Спураткина — большого любителя пустить пыль в глаза.

Росс уронил руки, со счастливой улыбкой обмяк на полминуты, затем сел, прямо и собранно.

— Ну, так, давай приступим. На данной стадии мы можем только прослеживать линии, намеченные Хопджоем, выбирая их более-менее наугад, пока не получим какое-то общее представление об обстановке. Я предлагаю тебе для начала пойти постричься, Гарри.

— Джордж Тоцер, — откликнулся Памфри с необычной для него развязностью. — Дом тридцать два по Спиндл-Лейн. Точно?

— Абсолютно точно, сынище. — Росс ухмыльнулся и поднялся со стула. Он был тронут; это чувство охватывало его всякий раз, когда Памфри позволял гордости за свою феноменальную способность — запоминать цифры и факты — просвечивать сквозь в остальном тусклую индивидуальность, и Росс всегда с готовностью признавал это его достоинство. В надежде на чудо он добавил: — Хорошо еще, что не Тод, а? [11]

Чуда не произошло. С непроницаемым лицом Памфри переспросил:

— Тод?

Он развернул план Флаксборо, отыскал Спиндл-Лейн и ввел в свою память названия промежуточных улиц.

— Тод? — спросил он опять, поднимая глаза.