Королеву играет свита - Успенская Светлана Александровна. Страница 4

Охране стоило больших усилий оттереть назойливого ухажера за кулисы.

Итогом их дружных усилий для Макса стали несколько свежих синяков вдобавок к десятку старых, которыми его давеча одарили недоброжелатели.

Вскоре правительственный кортеж, воя сиренами и сверкая проблесковыми маячками, умчался по направлению к городу. С ними уехал и посол Гонсалвиш со своей супругой. Потрясенная семья Тарабриных погрузилась в вишневый лимузин, презент одного из поклонников матери, и тоже уехала.

Оркестранты нестроевым шагом двинулись к автобусу, грея замерзшие на ветру руки, красные, точно раковые клешни. Служители скатывали дорожку возле трапа.

На поле остался только один Макс. Потирая ушибленные бока, он изрыгал проклятия:

— Мерзавцы, гады! Черножопые обезьяны! Меня, русского человека, какие-то негры избили! Да я им яйца откушу и брошу на сковородку жариться! В зоопарк сдам в клетку с гориллами! Гниды, сволочи, уроды!

Обнаружив, что его оставили не только черные уроды, но и любимая покровительница, Макс окончательно расстроился. С мечтой добраться до города в тепле и неге комфортного автомобиля пришлось проститься. Макс отряхнулся, как мокрая собака, и жадно облизнулся. Глазки его угрожающе сверкнули.

— Ладно, мерзавка, так-то ты мое добро помнишь, — грозно просипел он, адресуясь к уехавшей пассажирке вишневого лимузина. — Еще пожалеешь, толстая старая климактеричка. Грымза коммунальная!

В аэропорту Макс нашел свободный таксофон и, обиженно шмыгая носом, прижал к уху трубку.

— Сладенький мой! — задушевно пропел он. — Прелесть моя! Узнал? Сон очей моих! Отарик, ты гений! Но ты мерзавец, как родному тебе говорю… Дрянь ты эдакая… Знаешь новости про нашу старую злобную дуру? Не знаешь? Денежек немного подбрось, тогда расскажу. Ты умрешь! Твои читатели сдохнут от восторга.

Редактор на рога встанет! Чессное слово, отдам! Представь, у этой твари объявилось черномазое отродье…

И Макс, воровато прикрывая ладонью рот с плохими зубами, принялся торопливо описывать события уходящего дня.

Часть первая

НИНА

Глава 1

Максу Руденко, актеру-неудачнику, было уже за пятьдесят. Когда-то он добровольно принял роль мальчика на побегушках при Нине Николаевне Тарабриной, играл ее больше тридцати лет и в конце концов полностью сжился с ней.

В молодости он начинал хорошо. Фигура у него была колоритная, лицо запоминающееся, а буйные кудри обещали ему лавры первейшего дамского любимца.

Однако всю его кинематографическую карьеру испортила одна крошечная роль в знаменитом фильме кинорежиссера Тарабрина «Волки здесь не ходят». Там он снялся в роли суетливого шепелявого идиота, брызжущего слюной. Роль ему, безусловно, удалась, идиот у него получился как живой, в ткань фильма Руденко вписался идеально, зрители его запомнили и даже как будто полюбили в этой роли. Именно это сгубило бедного Макса.

Как часто первая роль определяет всю дальнейшую судьбу молодого начинающего актера! Коль удалось сыграть красавца — все, отныне тебе пожизненно суждено играть сладких любовников с плотоядной ухмылкой. Если снялся в роли эксцентричного бездельника и картина понравилась — все подряд эксцентричные бездельники твои. Амплуа — великая и страшная вещь. Таким образом, после первой роли Максу было суждено играть исключительно пришепетывающих слюнявых идиотов.

Но где, скажите на милость, набрать столько шепелявых идиотов в нашем кинематографе, да еще чтобы на гонорары от них можно было существовать?

Итак, ролей не было. Однако сам Макс был! Макс хотел кушать, одеваться, нравиться девушкам. Он хотел блистать в кино. Его узнавали на улицах и даже порой просили автограф, но разве это была настоящая актерская слава, о которой он бредил душными ночами?

Макс зачастил в дом Тарабриных. Шел 1972 год. В то время Иван Тарабрин был еще жив, но режиссер уже пил запоем, все глубже погружаясь в пучину творческого кризиса. Жена его, Нина Николаевна, которой тогда было чуть за тридцать, разрывалась между детьми и мужем. Старшей Даше едва исполнилось пять, Ире — два. Дети требовали неусыпного внимания, но муж требовал еще большего участия, чем дети, — за мужем нужно было следить, чтобы он не ускользнул из дома и не напился. Нина Николаевна выгоняла из дома настырных собутыльников, обихаживала детей. Режиссер пребывал в таком состоянии, что бутылка водки могла запросто свалить коренастого сибиряка, некогда хваставшегося своим исполинским здоровьем.

Макс Руденко сочувственно предлагал свою помощь женщине, горевшей в чаду домашнего хозяйства, как в адском пламени. Радуясь добровольному помощнику, Нина Николаевна отправляла его в детскую возиться с детьми, а сама бросалась варить щи.

Макс проходил в комнату, сюсюкал с Дашей, играл с ней в прятки и, пока девочка, уже тогда не отличавшаяся излишними умственными способностями, с закрытыми глазами честно считала до десяти, незаметно прятал приготовленную водку под матрас младшей Ирочке.

Потом он ловил в коридоре озверевшего от затянувшейся трезвости Тарабрина и заискивающе выспрашивал у него:

— Иван Сергеич, когда следующий фильм снимать будете, ролишку мне дадите? Хоть маленькую ролишечку, а? Малепусенькую, сладкий вы мой, а?

— Пошел вон, болван, — злился невыносимо свирепый в трезвом виде Тарабрин. — Вот пристал!

— Ну, дайте, а, драгоценный? А ведь у меня для вас подарочек приготовлен, — интригующе подхихикивал Макс, обнимая за талию Тарабрина, голова которого едва доходила ему до плеч.

— Ну, дам, дам… — стонал режиссер. При мысли о «подарочке» его глаза начинали плотоядно блестеть, руки дрожали от нетерпения. — Где? Где подарочек-то?

— Ирочка ваша, ну прямо цветочек душистый, ангельчик прямо, — громко восхищался Макс и, наклонившись к уху своего заклятого благодетеля, шептал с интонацией змея-искусителя:

— В кроватке Ирочкиной подарочек-то мой. Только вы уж так, потихоньку, чтоб женушка не заметила.

Режиссер с трясущимися руками бежал в детскую за «подарочком», а Макс громко кричал его супруге:

— Ниночка свет Николаевна, солнышко мое! В магазинчик не надо ли прогуляться? Скажите только, я мигом.

Нина Николаевна, отрываясь от таза, где пузырилось намоченное со вчерашнего дня детское белье, устало соглашалась:

— Сходи, Макс, сходи… Ой, что бы я без тебя делала? Добровольный помощник отправлялся в магазин, а после его ухода Нина Николаевна обнаруживала мужа нализавшимся вдрызг и самолично била его своей могучей рукой.

— Ирод! — кричала она, не стесняясь соседей, посвященных в интимные тайны звездной семьи. — Опять наклюкался, бесстыжий! Сил моих больше нет!

Нина Николаевна плакала, грозилась уйти от мужа с детьми, однако никуда не уходила. Ну куда может уйти актриса от своего режиссера? Только к другому режиссеру. А где его взять, свободного-то? Вон сколько актрисулек мечтают хоть какого завалященького охомутать, в сторону Вани так и стригут глазами, так и стригут… Любая готова под знаменитого Тарабрина лечь, ничего не требуя взамен. Кроме роли, конечно. И стопарик нальют, и спать положат… А как же она? Куда она с детьми-то?

Приходил Макс с кефиром. Нина плакала у него на плече, жаловалась на мужа. Руденко сочувственно гладил ее круглое теплое плечо.

— Ниночка, солнышко мое, дайте ручку почеломкать. — Он прижимал к губам ее распаренные, красные от стирки руки. — Божественной формы ручки, и вся вы божественная… Как же мы нашего Иван Сергеича оставим, а? Пропадет же он без вас. И без меня тоже…

Режиссер Тарабрин уже почти тридцать лет как умер, а приставучий Макс Руденко все еще таскался в его дом и на правах старинного друга шептал комплименты, целовал ручки, наушничал, сплетничал. Он сообщал последние слухи, называл Нину Николаевну божественным солнышком, пресмыкался перед красивой, но не слишком умной Дашей, побаивался своенравную Иру и зарабатывал на хлеб тем, что подбирал крошки с чужого стола.