Над пропастью во лжи - Успенская Светлана Александровна. Страница 17

– «Кормилица ты наша… Пожрать ничего нету?»

– Кто это?

– Отчим… Он пьяный. Есть хочет. «Паскуда!»

– Повторите несколько раз.

– Паскуда. Паскуда. Паскуда. Паскуда. Паскуда. Кажется, ушло…

– Хорошо. Это была легкая грамма, куда легче, чем предыдущая. Дайте, пожалуйста, следующую фразу.

– «Из дома выгоню! Будешь подолом в Самаре мести!»

– Кто это?

– Мать. «Подолом в Самаре мести…»

– Очень хорошо. Повторите эту фразу несколько раз. (Губы студентки беззвучно шевелятся.) Еще раз… Еще раз… Еще раз, пожалуйста. Вот так, хорошо… Поехали дальше…

Несколько лет, преимущественно в вялотекущей форме с краткими периодами обострений, продолжалась вражда Маринки и Жана. Бывало, поймают цыганята девчонку в узком переулке, повалят ее на землю, отдубасят кулаками по мягким местам и отпустят, напоследок обложив ее всеми известными ругательствами на всех известных (цыганском и русском) языках. Но и Маринка в долгу не оставалась.

Дом цыганского барона она, правда, обходила десятой дорогой, однако в школе спуску своему врагу не давала. То нальет ему в столовой кефира за пазуху, то кнопку на стул положит, то закроет в учительском туалете до прихода грозной завучихи, то вцепится острыми когтями в лицо, чуть не выцарапав глаза.

Несмотря на открытые военные действия, малышня в школе отчего-то упорно продолжала дразнить Маринку и Жана женихом и невестой. Не потому ли, что, когда в пятом классе цыганенка собирались оставить на второй год, Маринка собственноручно проверила его диктант и умелым щелчком переправила на парту решение математических задач? Не потому ли, что она громче всех подсказывала ему на географии, где находится этот чертов полуостров Индостан, откуда, как утверждают ученые-антропологи, предки Жана и переселились в Европу?

Однако официально война между двумя враждующими сторонами не затихала ни на день. Маринка взрослела, тянулась вверх, как былинка. Исчезла ее молочная одуванчиковая незрелость, пушистые волосы, обычно стоявшие торчком во все стороны, теперь аккуратно улеглись за уши, фигура вытянулась и вместе с тем округлилась, ярче засияли на лице светлые, песочного цвета глаза… Пожалуй, ее нельзя было назвать писаной красавицей, но отчего-то угольно-черный взгляд Жана невольно останавливался на ее склоненном над тетрадкой профиле. И драться он стал не так больно, как раньше, больше не пытался ударить ее тяжелым ботинком прямо в лицо или в живот. А однажды, встретив Маринку на пустыре, прошел мимо и не стал бить. Как-то летом, на речке, они минут пятнадцать о чем-то болтали, не обращая внимания на ехидные подначки поселковой мелкотни с облупленными носами.

А осенью Жан не пришел в школу. Он женился.

И то сказать, по цыганским законам ему давно было пора вступить в брак – четырнадцать как-никак стукнуло, возраст. Среди цыган такие браки считались в порядке вещей.

Парень женился – зачем парню школа? Классная руководительница вычеркнула лишнюю фамилию из списка. Про Жана в классе быстро забыли. Ну ходил какой-то грязный пацаненок в драной одежде и стоптанных отцовых башмаках не по размеру. Ну и что?

Только Маринка его не забыла. Однажды они случайно столкнулись в магазине возле станции. Жан вытянулся за лето, повзрослел, стал еще более смуглым, черноглазым, горбоносым – типичный цыган! Только теперь одет он был очень аккуратно, во все чистое, а не как раньше. Наверное, теперь его обстирывала жена.

Подруги показали Маринке эту невысокую, некрасивую цыганку лет шестнадцати, с огромным животом, в цветастой юбке и в аляповатом платке до самых бровей. Она была на сносях, ходила вперевалку, сильно выставив вперед живот, и посему в поездах зарабатывала не меньше, чем ее товарки с грудными детьми. Она была такой же крикливой и смуглой, как и все ее племя, только глаза у нее были серые, совсем русские. Говорили, что она будто бы была одной из племянниц цыганского барона и засиделась в девках до шестнадцати оттого, что красоты в ней не было никакой. Впрочем, какая там красота может быть у цыганки? Да кто их там разберет…

Весной у Жана родилась двойня – два сына. А к исходу очередного учебного года его маленькая жена опять была беременна и опять ходила вразвалку, нося на одной руке близнецов, еще не умевших ходить…

– Плодятся эти грязнопузые как кролики, – заметила однажды мама Вера, имея в виду цыган, и крепко задумалась. И решила завести кроликов.

А что? Тут тебе и мясо, и мех, и кормить эту живность особо не надо, знай рви себе траву на путейных откосах. На это и дети сгодятся. Вон Маринка, балбеска, чуть свободная минутка появится, сразу шасть за книжку – и словно глохнет, как будто нет ее! Так пусть лучше траву для кролей рвет, и то больше пользы…

А ведь семья большая, еды не хватает. Да еще одеть, обуть малышню надо. Валька растет как на дрожжах, одежда на нем так и горит. Маринка вымахала дылдой, старые материны вещи донашивает…

Короче, денег катастрофически не хватало. Времена наступили трудные, непредсказуемые. Сначала мурмышане понимающе вздыхали: перестройка, мол, потерпим годок, зато потом заживем как баре. А затем вообще странное время наступило. Деньги обесценились, продукты все куда-то подевались, точно их корова языком слизала, зато самопальной водки стало навалом. Если бы не огород, большая семья Жалейко совсем бы перемерла.

А тут еще Витька-муж стал пить совсем уж неумеренно. И раньше, конечно, не дурак был за воротник заложить, а теперь совсем с катушек съехал, с глузду двинулся. Зарплату пропивал до последней копеечки, если только Верка не успевала отобрать у него деньги возле кассы. За пьянство его сняли с тепловоза и перевели разнорабочим в депо. А у рабочего какие заработки? После этого Витька на весь мир обиделся и еще пуще запил. Назло всем. Как говорится, назло врагам козу продам, чтоб дети молока не пили.

Верка, кроме кроликов, завела себе еще и свинью. Все равно дровяной сарай пустует, благо в бараке газовое отопление. Хоть и мороки с ней много, а все ж будет мясо на зиму. Свинью назвали Танькой (соседке-учительше назло, пусть каждый день слушает, как Верка свинью дурой ругает).