Любовь возвращается - Басби Ширли. Страница 9

Шелли перевела взгляд с отвернувшейся Марии на напрягшегося Ника и снова на адвоката. Происходило что-то странное, но, черт побери, она понять не могла, что именно. Ладно, с Марией она поговорит позднее и добьется правды, а пока она упрямо и громко повторила:

– Если Ник его сын, ему полагается часть семейных владений.

– А-а, опять это слово «если». Как я уже говорил, его претензии на родство основаны только на его же словах.

– А как насчет ДНК? – нерешительно произнесла Шелли. Ее познания в этом вопросе были скудны, но она знала достаточно, чтобы понимать: сравнение с ее ДНК может доказать, что они с Ником родственники, но это не подтвердит отцовства Джоша. Если не ошибается, она что-то читала в газете несколько лет назад насчет дела Томаса Джефферсона против Салли Хеммингс. В статье говорилось, что хотя посредством ДНК можно доказать, что отцом потомков Хеммингсов был кто-то из семьи Джефферсонов, но убедительного доказательства, что этим кем-то был Томас Джефферсон, получить нельзя, так как мужских потомков Томас Джефферсон не оставил. Шелли широко открыла глаза. – Так вот почему он настоял на кремации! – И добавила слова, которые никогда раньше и не подумала бы сказать о своем брате: – Ах он, негодный плут!

– Вам не кажется, что вы слишком бурно реагируете? – резко произнес Майк. – Вы делаете поспешные выводы. Джош всегда думал о кремации. Сейчас у вас есть только утверждение Ника, что вы состоите в родстве. Неужели вы собираетесь отбросить все, что знали о своем брате, только на основании слов некоего молодого человека, с которым к тому же не очень хорошо знакомы?

Шелли перевела взгляд с одного напряженного лица на другое. Пять минут назад она поверила, что Ник – сын Джоша. Может быть, ей просто очень захотелось, чтобы он им был? Чтобы на земле осталось какое-то физическое напоминание о Джоше? Возможно ли, что Ник играл на ее нынешней восприимчивости, а сам хотел только добраться до состояния Грейнджеров? Ее не было здесь много лет, и, когда она покинула эти края, ей было всего восемнадцать. Что, в сущности, знает она о Нике… или даже о его матери?

У Шелли вдруг разболелась голова и перехватило горло. Ей не хочется разбираться в этом сейчас. Может быть, Майк прав и она делает слишком поспешные выводы? Она снова посмотрела на Ника. Ладно, пусть у него зеленые глаза, и ей показалось, что она разглядела фамильное сходство. Возможно, она ошиблась. Ник не первый человек, которого при мысли о куче денег обуяла жадность.

Она сделала шаг назад и, стараясь не встречаться ни с кем глазами, мягко проговорила:

– Сию минуту я, кажется, не узнала бы и родного брата.

Оставшись в комнате одна, Шелли легла на кровать, стараясь не думать о безобразном окончании дня. Ей не хотелось думать, что Ник заявил о родстве для того, чтобы отхватить кусок пирога, которым является наследство Джоша. Она честно призналась себе, что желала бы, чтобы Ник говорил правду. Ей так сильно хотелось, чтобы Ник оказался сыном Джоша, ее родственником, что самой было удивительно. Но и выбросить из головы слова Сойера она тоже не могла. И не в силах была примирить образ человека, которого Ник объявил своим отцом, с ее открытым, щедрым и любящим братом, каким она знала его всю жизнь. Если Ник был его ребенком, почему брат ничего ей об этом не рассказывал? Ну конечно, не тогда, когда она была маленькой, но когда выросла? Зачем было ему хранить это в секрете? Потому что ему было стыдно и не хотелось, чтобы она плохо о нем думала? Что ж, вполне возможно.

А больше всего ее мучило то, что если Ник и вправду был сыном Джоша, тот никогда не признавал этого факта. Незаконнорожденный или нет, но неужели в какой-то момент гордость или любовь не тронули его настолько, чтобы признать родство? Она вздохнула, стараясь примирить то, что знала о брате, с заявлением Ника. Если она правильно поняла скудные сведения, которыми располагала, Джош всегда держался на расстоянии, вел себя так, словно был всего лишь добрым и заботливым нанимателем Марии. Если Ник говорил правду, брат так никогда и не признал ее. Никому, даже своему адвокату. И Сойер был прав, черт бы его побрал! И одалживание коров и земли можно объяснить простой щедростью одинокого человека, у которого не было собственных детей.

От этих мыслей голова у нее шла кругом. Ее тревожило упорное молчание Марии. Почему мать Ника не поддержала его? Неужели Мария знала, что он лжет, и, не желая разоблачать его, не осмеливалась и поддержать? У Шелли не было на это ответов, и постепенно она провалилась в тяжелый сон. Она не знала, как долго спала, но что-то ее разбудило. Заспанными глазами окинув комнату, она с удивлением поняла, что уже смеркалось и комната погрузилась в полумрак.

Какое-то мгновение она лежала, стараясь проснуться. Стук в дверь заставил ее сесть на постели. Поискав выключатель, она нащупала его и зажгла лампу. Мягкий золотистый свет упал на постель, разогнал тени и даже принес некоторое ощущение тепла.

Она зевнула. В дверь постучали настойчивее.

Шелли потерла лоб и крикнула:

– Кто там?

– Ник. Можно мне войти?

Помедлив, она ответила:

– Конечно. Дверь не заперта.

Ник скользнул в комнату. В руках у него был поднос. Он поставил его на прикроватный столик, затем, схватив стул, придвинул его и уселся.

Шелли посмотрела на поднос и не могла не улыбнуться. Там была полная тарелка мексиканского печенья и полгаллоновая картонка молока. И еще два стакана.

Взяв печенье и откусив кусочек, она взглянула на Ника:

– Это Мария рассказала тебе, что они мои любимые?

Он неуверенно улыбнулся.

– Нет. Я помню это с детства. – Улыбка его исчезла. – Послушай, – произнес он, – я хочу извиниться за то, что произошло днем. Майк был прав в одном: не вовремя было все это. Я должен был держать рот на замке и дать тебе возможность прийти в себя, а уж потом говорить. Прости меня.

Налив молоко в оба стакана, она подвинула один к нему и, показывая на печенье, пробормотала с полным ртом:

– Угощайся.

В полной тишине они пили молоко и жевали печенье. Молчание было дружеским. Уютным. И Шелли вспомнила, как в детстве они с Ником делали то же самое: ели печенье, запивая его молоком, в полном согласии друг с другом.

Поставив несколько минут спустя пустой стакан на поднос, она сказала:

– Время ты выбрал неудачное, я согласна, однако проблема от этого никуда не делась. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Так был Джош твоим отцом?

Он поколебался, глубоко вздохнул и порывисто ответил:

– Да. Я верю, что был. Он никогда в этом не признавался, а мама… – Он выглядел озадаченным и обиженным. – Она об этом не говорит… Но они с Хуаном никогда не скрывали, что он не мой отец, хоть я и ношу его фамилию. – Ник вздохнул и посмотрел на тарелку с быстро убывающим печеньем. – Когда бы я ни спрашивал ее о моем настоящем отце, мама просто твердила, чтобы я об этом не тревожился: у нас хороший дом, у нее прекрасная работа и нам он не нужен. Мы счастливы без него… а кроме того, она замужем за Хуаном. К тому времени как я стал достаточно взрослым, чтобы всерьез расспросить о нем, я, наверное, уже привык принимать такой ответ и не думать об этом. – Он молча смотрел перед собой. – Должно быть, мне было пятнадцать или шестнадцать, когда я понял, что этого недостаточно. До той поры Джош казался отличным парнем. Он был добр к маме, хорошо обращался с Ракелью и со мной после смерти Хуана… ну, в этой своей беспечной беззаботной манере. Я никогда не подозревал о нашем родстве… и об отношениях между ними. – Он скорчил гримасу. – Ладно, признаюсь, что теперь и тогда, после смерти Хуана, я думал, как было бы замечательно, если бы у мамы было что-то с мистером Грейнджером. Но никогда, ни разу, не подозревал, что твой брат мне отец.

– Как ты об этом узнал? – спросила Шелли с набитым ртом.

– От какого-то умника в школе. На тренировке по футболу. Не помню в точности, что произошло, но мы ввязались в драку. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, все эти молодые мужские гормоны… Во всяком случае, я чуть не выбил из него всю дурь… пока его друзья не оттащили его прочь. А тогда в драку ввязались мои друзья. – Глаза его загорелись азартом воспоминаний. – Тренеры набросились на нас и растащили. Нам прочли нотацию и троих или четверых посадили на скамью штрафников до следующей игры. К тому времени мы остыли и считали, что легко отделались… нас могли исключить на весь сезон.