Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич. Страница 20

Сейчас Виктору хотелось сказать, что скоро уедут Игорь и Саша и не останется у него близких людей. Если она полюбит его, он будет верен ей всегда, всюду, сделает все, чтобы она была счастлива. И ему будет хорошо и легко, если эта маленькая шершавая рука всегда будет с ним.

Может, таких, идущих от сердца слов и ждала от него девушка, никогда не слышавшая признаний, не очерствевшая еще в обыденных тяготах и хлопотах. Запомнила бы она их на всю жизнь. И навсегда сохранила бы в памяти горячую волну радости, захлестнувшую ее оттого, что раскрылось перед ней близкое сердце.

Но Виктор не произнес этих слов. Боялся показаться сентиментальным, смешным…

– Ты в город приезжай, – предложил он. – В кино сходим.

– Нет, там нарядные все. Лучше ты сюда приходи.

– А отец? Игорь говорит – он сердитый.

– Совсем нет! Только нелюдимый стал, как мама померла.

– Ты на него непохожа.

– А я в маму – белая… Ты нам книжки приноси. Тяте про пчел, а мне – про научную фантастику. Как «Гиперболоид инженера Гарина».

– Все принесу. А ты завтра что будешь делать?

– Управлюсь по хозяйству – и на покос.

– Воскресенье ведь.

– Воскресенье зимой бывает… Только уж теперь не завтра, а сегодня, – тихо засмеялась она.

– А ведь верно, – спохватился Виктор. – Отдохнуть тебе надо. Ну, до свидания. Днем увидимся на покосе.

Отойдя довольно далеко от ее дома, он оглянулся. На темном фоне избы белела кофточка Василисы.

Антонина Николаевна Булгакова возвращалась из магазина, купила Игорю коричневый фибровый чемодан. Шла и раздумывала – не отправиться ли ей в Москву «месте с сыном. Страшно было отпускать Игоря в столицу одного. Мальчик никогда не бывал там. Неприспособленный он, постесняется лишний раз в деканат зайти. Последить бы за ним, чтобы готовился перед экзаменами, с преподавателями поговорить.

Прикидывала в уме сбережения: надо купить Игорю костюм, ботинки, дать на билет и с собой… Нет, на ее поездку денег не хватало. Да и что проку было прикидывать, когда с весны еще знала – денег в обрез. Даже шляпку новую не купила себе.

Раньше Антонина Николаевна следила за модой, одевалась со вкусом. А в последние годы прибавилось хлопот, подросли дети, больше думала о них, чем о себе. Или стареть стала – ведь сорок лет скоро.

С центральной, мощеной улицы она свернула в свой переулок, пустынный и тихий, заросший лопухами и одуванчиками.

– Антонина Николаевна, минуточку!

Обернулась. К ней быстро, чуть сутулясь, шла Наталья Алексеевна Дьяконская. Не виделись они давно, с последнего родительского собрания в школе. Антонине Николаевне бросилось в глаза, как постарела Дьяконская за это время. Красивое дорогое платье из бордового крепдешина сидело на ней мешковато. Когда-то, видимо, шилось оно на полную фигуру, а теперь морщилось на груди, свободно болталось в талии.

Наталья Алексеевна неуверенно протянула руку.

– Простите, что задержала, ведь я к вам шла.

«Наверное, об Ольге», – насторожилась Антонина Николаевна, уловившая заискивающие нотки в голосе Дьяконской. Вслух сказала:

– Пойдемте, пожалуйста.

– Лучше здесь, если можно. – Пальцы Натальи Алексеевны щелкали замочком сумки. – Конечно, мне очень неудобно обращаться к вам. Особенно после того, что случилось. Но ведь я мать…

«Об Ольге», – решила Булгакова, готовая оберегать Игоря. В какую еще историю хотят втянуть ее мальчика?

– Я мать, поймите меня, – торопливо продолжала Наталья Алексеевна. – У меня душа изболела. Ведь сейчас решается судьба…

– Вы о чем, простите?

– Понимаете, мечта Вити – стать военным… «Ах, Виктор!» – Антонина Николаевна почувствовала облегчение.

– Он думает только об этом, сидит над военными книгами. А мри нашем положении в училище его не возьмут. Он молчит, но я вижу, какая у него травма.

– Но чем же я могу помочь? В школе мы дали ему хорошую характеристику.

– Игорек в Москву едет. Может быть, вы напишите несколько слов полковнику Ермакову. Ведь Степан Степанович ваш родственник…

– Очень и очень дальний. Скорее, просто знакомый.

– Все равно. Ведь он служил с моим мужем, у него вес в наркомате, ему стоит только слово сказать… Я написала ему, а ответа нет. Может быть, не получил… А если вы пошлете с Игорем несколько строк, это совсем другое дело.

Дьяконская достала из сумки скомканный платок, вздрагивающей рукой вытерла лоб.

– Антонина Николаевна, голубушка, сделайте это. Мне нечем отблагодарить вас, но такую услугу я не забуду до гроба. – В глазах ее появились слезы.

– Что вы, милая, что вы! – Булгаковой жаль было эту седую женщину. Еще недавно жена комдива, всеми уважаемая, красивая. Легко ли ей теперь на этой пыльной улочке унижаться, просить…

– Я обязательно напишу. Степан Степанович прекрасной души человек. Я уверена – он сделает все, что сможет.

Дьяконская схватила ее руку, приподняла. Антонине Николаевне показалось – хочет поцеловать. Быстро отступила, загородилась чемоданом.

– Голубушка, как же мне отблагодарить вас?

– Ну, какие глупости, какие глупости. – Булгакова смотрела по сторонам, не видят ли их. Но улица была пуста, только на дальнем конце играли в лапту ребята. – Благодарить меня не за что. Написать – это не трудно.

– О, это тоже много! И я очень попрошу вас, не говорите Игорю. Мальчики дружат, Витя может узнать.

– Да, да! Я ничего не скажу…

С тяжелым чувством вернулась Антонина Николаевна домой. Рассеянно погладила белую курчавую головку Людмилки, отроившей из щепок дом для куклы.

– Папа где?

– В амбаре. Пойдем туда.

– Нет. Ты поиграй.

Каждое лето Григорий Дмитриевич переселялся из дома в амбар. Просторный, с двумя окнами, с дощатым полом, он вполне подходил для жилья. Пазы в стенах были забиты мхом. Булгаков часто ночевал здесь до самых морозов.

Этот амбар называли шутя «филиалом райсовета Осоавиахима». На стенах висели плакаты, призывающие молодежь метко стрелять, идти в аэроклубы. Возле топчана – небольшая пирамида. В ней малокалиберная винтовка ТОЗ и винтовка учебная, разрезная. Охотничье ружье Григорий Дмитриевич держал дома. В ящике – листки мишеней с зеленым фашистом в кругу.

Несколько лет бессменно нес Булгаков общественную нагрузку – работал заместителем председателя районного совета Осоавиахима. На гимнастерке носил значок ворошиловского стрелка. По вечерам проводил занятия в кружке, обучал молодежь обращению с винтовкой и противогазом. Любил Григорий Дмитриевич вспомнить былые дни, как били Деникина, наступали на Крым. Ребята-осоавиахимовцы слушали его, раскрыв рты, с уважением смотрели на обрубки пальцев на левой руке Булгакова.

– Ну, купила? – встретил жену Григорий Дмитриевич.

Он сидел на топчане в майке, в синих галифе, шевелил пальцами босых ног. Хромовые сапоги с поднятыми ушками стояли у пирамиды. Согнув крепкую шею, Булгаков рассматривал пробитую пулями мишень.

– Оставь, поговорить надо, – сердито сказала Антонина Николаевна

– Случилось что-нибудь? – Он подвинулся на топчане. – Ты взволнована.

Антонина Николаевна рассказала о встрече с Дьяконской.

– Ты согласилась написать? – спросил Григорий Дмитриевич, раскуривая трубку.

– Конечно. Не одобряешь?

– Как тебе сказать… Степан не пойдет на это. Не станет ответственность брать.

– Почему же не помочь человеку? Виктор учился у меня. Он честный, хороший мальчик, я знаю…

– Как ты наивно рассуждаешь, – поморщился Григорий Дмитриевич. – Честный, хороший – это все эмоции. Ну, а случись что по службе, в бою?.. В плен попадет! За другого не спросят – в анкете порядок. А за Дьяконского что хочешь пришить могут. Отсутствие политической бдительности и так далее. Степан Ермаков это прекрасно понимает. Зачем же ему самому себе капкан ставить?

– А ты?

– На месте Степана – безусловно.

– А знаешь, как это называется? Это трусость.

– Тоня…

– Да, трусость. Из-за того, что боитесь за свои шкуры, страдает талантливая молодежь. Сколько их сейчас: детей расстрелянных, высланных! Среди них много умных, хороших ребят. Поверь мне, я их учу, знаю. И сини не меньше любят страну, чем все другие дети. А вы их отталкиваете от себя, относитесь с подозрением. У и их растет обида, озлобление. Кому это нужно? У нас много говорят о вредительстве. А по-моему, те, кто так поступают, и есть настоящие вредители.