Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич. Страница 85

– Нет, я не стану.

– Знаешь, какие люди были? Эх! – вырвалось у него со стоном. – Всю финскую вместе прошли… А знаешь, сколько мы покалечили немцев этих? В лоб, на таран ходили, танк на танк! С хрустом! – Майор быстро хмелел. – Я из Белостока, из колечка, шестьдесят машин вывел, понимаешь, шестьдесят машин! Мы же как шли, ты представь, как мы шли! Они нас и сбоку, и сверху, и сзади. Днем отбиваемся, а ночью жмем. По лесам. Горючего нет. С двух машин сливали в одну. А танки, думаешь, немцам бросали? Не-е-е-ет! – погрозил он пальцем. – Ты понимаешь, какие у меня люди! Я поставил четыре машины на дороге. Бок к боку. Горючего ни капли. Взорвать хотел. Танк без горючего – гроб! А ребята просят: останемся, хвост прикроем. Сидели, понимаешь! Били с места. Из гробов немцев били. Вплотную. Сгорели там! Понимаешь, сгорели в коробках и люки не открыли. Девятнадцать человек – ты это можешь понять? А я через час колонну бензовозов встретил. Пять цистерн. Полненькие, на дороге. Шоферня бросила, разбежалась… Я танки заправил, назад повернул. А те сгорели… Ты можешь понять, как я немца крошил?! – Майор скрипнул зубами. – А ведь их сорок пять штук моих, кровных танков там на дороге! От Белостока на всем пути стоят… Чего смотришь так, комиссар? Осуждаешь? А я за своих пью. Которых нет. За них море выпить – и то мало будет.

– Через два часа бой, командир.

– Я не от водки пьян, я с горя хмельной. Думал, с ума сойду. Мне вчера немца привели, парашютиста. С дерева стрелял, гад. Я ему семь пуль в лоб сам, своею рукой.

– Все понимаю, майор! – У Коротилова холодно поблескивали суженные глаза. – Я только не пойму, ты командир Красной Армии или кто? Ты коммунист?

– Но-но, это не тронь…

– Молчи! Обуйся, побрейся, умойся.

– Ничего, на том свете и так примут.

– А я вам приказываю бриться, майор. Дьяконский, быстро ведро воды сюда.

Виктор вышел. На поляне было уже совсем пусто, даже писаря отправились со своими подразделениями. Остались только связисты у телефонов.

Майор допил водку. Задумавшись, смотрел перед собой, вспоминая.

– Комиссар, этот Дьяконский не сын комдива?

– Сын, – неохотно сказал Коротилов.

– Фи-и-у! – свистнул майор. – То-то лицо его мне знакомо, на отца он, как две капли… Тесен мир, а? – разволновался танкист. – Ну, ты скажи же, до чего мир тесен! Ведь комдив Дьяконский, Евгений Яковлевич, учитель мой. Он же меня на танк сажал, я у него сопляком-лейтенантом был… А потом два года в академии его лекции слушал, понимаешь, два года! А тебе известно, комиссар, за что его шлепнули?

– Нет. Не знаю, – ответил Коротилов, прислушиваясь, не идет ли Виктор.

– А я знаю. За прямоту, за то, что свое мнение имел и высказать не боялся. На этом и сыграл кто-то. Ты ведь помнишь, какие у нас танковые корпуса были до войны в Испании? Сколоченные, сработанные. Понимаешь, сила была. Удар кулаком в лоб – и насмерть. Ну, по опыту войны в Испании решили, что крупные бронетанковые соединения нецелесообразны. А какой это опыт: там на «пятачке» топтались, а у нас широта, просторы. К чертовой матери расформировали корпуса, понаделали отдельных бригад. Растопырили пальцы – какой удар может быть? Комдив Дьяконский тогда об этом и статьи писал, и с кафедры об этом говорил. Немцы кулак создают, а мы дробим, мельчим силы… Гудериана теперь превозносят – создал, дескать, крупные броневые объединения. А у нас они были, когда этот Гудериан еще с фанерными танками шкодничал. Он, может, у нас и учился… Вот тогда и сожрали Дьяконского, капнул кто-то на него – и нет человека. Пришили Дьяконскому: ведет вредительскую политику, выступает против мероприятий… Я тогда тоже таким был, за чистую монету все принимал. На лекциях комдива ногами топал, – горько усмехнулся майор. – А на финской до дела дошло, и ясно стало, кто враг, а кто нет. Может, те, которые Дьяконскому могилу вырыли по своей подлости или по своей глупости, они и есть настоящие враги народа. Дьяконский-то прав был. После финской схватились за головы и давай бригады в дивизии склеивать, а дивизии в корпуса. А людей-то нет, а взаимодействие не отработано. Ты знаешь, комиссар, что к началу войны большинство наших механизированных корпусов не было укомплектовано? Не успели. Формировали еще. У нас в корпусе пятьсот танков было, это я тебе точную цифру говорю. И все старые: БТ и Т-26, у всех износ. А по штату мы должны гораздо больше иметь. В том числе Т-34 и тяжелые КВ… Да разве бы мы с такой силой немца не задержали! А где они, эти новые танки? На заводах еще, опытные образцы! Два года все опытные. Жареный петух не клюет… Ну и гробанули нас. У немца танки идут лавиной, крушат все к богу в дым! От их брони наши танковые снаряды отскакивают, а ихние через нашу броню насквозь проходят… Ах, и сволочи! Да черт с ними, с машинами! – вскрикнул майор. – В них же люди были, золотые люди! Я за них кому хочешь кровь пущу! Встретить бы гада, который Дьяконского к стенке поставил, я бы ему семь пуль в лоб, как тому немцу. Потому что этот гад больше вреда принес, чем тысяча немцев!

– Ладно. – Коротилов положил руку на плечо майора. – Довольно об этом. Не время и не место сейчас память злом ворошить.

– Мне плевать на место. Подслушают? Донесут? Не боюсь я, дорогой комиссар. Я теперь на своей шкуре узнал, где правда… И судить меня тут некому. Трибунала здесь нет, он в тылах околачивается. А мне сейчас жизнь в тягость… У меня от полка одно знамя осталось. Полк умер, теперь моя очередь.

– Нет! – сказал Коротилов. – Умереть – дело нетрудное. Ты вот сумей людей из окружения вывести и сам выйти. Нам с тобой фашистов бить нужно…

Комиссар не успел закончить. Вошел Дьяконский, поставил на землю брезентовое ведро с водой, сказал:

– Товарищ майор, давайте полью вам, – и умолк, удивленный пристальным взглядом Коршунова.

По легкому смущению на лице комиссара, по тому, как оборвали они разговор, догадался: речь шла о нем. Не доверяют? Опасаются, что ли? Как же не понял этого раньше, сидел тут при штабе? Ушел бы во взвод с винтовкой, и все хорошо! По крайней мере, без унижений.

У Виктора окаменело лицо, сжались губы, выступил вперед подбородок. Глаза щурились с холодной насмешкой.

– Ты что же, сержант, на подхвате тут? За начальством подчищаешь? – невесело спросил майор.

Виктор готов был ответить резко, но очень странным был голос танкиста, и усмешка его не показалась обидной.

– Он временно мой адъютант, – сказал Коротилов.

– Ну, ладно, давай воду… Я сам! – отстранил майор руку сержанта. – Иди, ребят моих подними. Через полчаса выступаем.

– Не задерживайтесь, – попросил танкиста Коротилов. – Я сейчас на хутор. Жду вас на перекрестке. И постарайтесь, чтобы ваша кавалерия не брякала стременами. Нужна тишина.

Комиссар уехал в бричке. Виктор разбудил танкистов и возвратился в шалаш, приведя с собой оседланную лошадь. Майор кончил бриться, тихо насвистывая, спросил:

– Водки у тебя нету, сержант?

– Нету.

– Жаль, – быстро обернулся к нему. – Вот что, сержант, шел бы ты ко мне в танковую часть, а? Засохнешь в пехоте, а я из тебя командира сделаю, настоящего командира! – Майор говорил и будто бы смущался немного. Виктора удивило такое предложение.

– Нет, буду свой полк искать, – ответил он.

– Ищи, ищи. Только эти мои слова запомни, я всерьез говорю. Надумаешь – обращайся ко мне, если ж и буду.

– Спасибо, товарищ майор. Желаю вам успеха сегодня в бою.

Виктор козырнул и вышел.

Немецкое охранение уничтожили очень легко. Фашисты ночевали в деревне, а в мелких окопчиках поодаль друг от друга сидели трое солдат, пускали ракеты да постреливали из автоматов. Лейтенант-сапер страшно ругался, узнав об этом. Прошлую ночь он заставил дежурить целый взвод. И из-за чего! Из-за этих полусонных солдат, которых взяли буквально голыми руками.

Деревню захватили неожиданной атакой. Виктор ездил в бричке вместе с комиссаром. Стрелял из ручного пулемета. В память врезались отдельные, несвязные картины… Бежит женщина с голым ребенком на руках… Знакомый лейтенант-сапер опрокинулся на горящий плетень; огонь лижет его раскинутые ноги… Немец в трусах схватился за штык, пронзивший его живот… Все остальное казалось смутным: темь, вспышки огня, крики, вонючий дым, острое ощущение опасности и охотничий азарт, когда бил из пулемета по убегающим немцам.