Можете на меня положиться - Устинов Сергей Львович. Страница 33

– Вы не курите? – спросил он и, не дожидаясь ответа, предложил: – Пойдемте на лестницу, покурим, а то жинка моя не любит, когда тут смолят.

Кругляк открыл узенькую дверь рядом с лифтом, и мы по лестнице спустились на площадку между этажами. Возле люка мусоропровода стояла аккуратненькая скамеечка, над ней прибита полочка с консервной банкой, полной окурков. Щелкнул выключатель, зажегся свет.

– Это я тут все так оборудовал, – сказал Кругляк не без гордости. – Тепло, уютно. Можно и газетку почитать.

Мы закурили.

– Дмитрий Михайлович, – сказал я, – у меня, собственно, к вам один вопрос. В тот день, когда убили Кригера, никто к нему не приходил с утра?

– Да я уж докладывал: приходил! Но раненько, часиков в девять, я как раз за молоком собирался и аккурат дверь ему открыл. А как возвращался обратно, часика через пол это было, и он выходит. Сосед, значит, сам за ним и закрыл. Мы потом постояли еще маленько в коридоре, покалякали о том о сем, да и разошлись. Кто ж знал, что через два часа всего такое приключится!..

– А как он выглядел? – спросил я нетерпеливо.

– Да как? Обыкновенно! Высокий такой, вроде черный. Дак ведь кабы знать, я в получше запомнил... Это Анюта у меня запоминать мастерица, а ее-то, как на грех, и не случилось.

Елин высок и темноволос. Вроде подтверждается.

– А не заметили вы, Дмитрий Михайлович, когда выходили, не стояла у подъезда какая-нибудь машина?

– Нет, – ответил он сокрушенно, – чего не заметил, того не заметил. Не помню.

Легкая тень проскользнула по стеклянной двери над нами, и Кругляк всполошился. Вскочил, загасил окурок.

– Моя пришла, – сообщил он, – а у меня картошка недочищена. Пойдемте, с ней побеседуете.

– Спасибо, – сказал я. – Мне пора.

Лифт опустил меня вниз, на этот раз, правда, с задержкой. На четвертом этаже вошла женщина, которую я сразу узнал: та самая, которой я так галантно придержал тогда дверь. Она меня тоже узнала и грустно улыбнулась. Ах, если бы не эта галантность! Выходя из подъезда, я снова пропустил ее вперед...

– Бабушки, – спросил я, подсаживаясь на лавочку, – а к Эрнсту Теодоровичу, которого убили, не ездил ли такой – высокий, чернявый?

Старушки помолчали, раздумывая.

– Это который на “Волге”, – сказала наконец одна, обращаясь почему-то не ко мне, а к товаркам.

– Ездил, – сообщила мне результат совещания вторая, интеллигентного вида, в очках.

– А в тот день?.. С утра?..

Женщины переглянулись.

– Элеонора Максимовна, – строго сказала та, что в очках, соседке. – Утром как будто вы сидели.

Элеонора Максимовна покачала головой:

– Часов в одиннадцать я вышла, не раньше.

– Приезжал, – неожиданно подала голос четвертая. – Под самые окна мне машину свою поставил. Но уехал скоро.

Все. Больше у меня не было сомнений, что Кригер и Елина тоже привлек к этой истории.

Уже под вечер я заехал в редакцию и узнал, что мне никто не звонил. Значит, ни на работе, ни дома он так и не появился. Мне оставалось одно – ждать. Больше я пока ничего не мог.

Звонок поднял меня среди ночи. С вечера я предусмотрительно поставил аппарат в изголовье раскладушки, но в темноте и спросонья никак не мог сразу нашарить трубку, а он все звенел и звенел. Наконец я поднял ее. Голос сначала показался мне незнакомым, каким-то лающим. Потом я узнал Марину Костину и понял, что она рыдает.

– Труп... за городом... Канаве какой-то...

– Кого? – крикнул я, холодея.

– Андрю-у-шу Е-елина...

26

Утром, раскладывая по тарелкам нашу обязательную яичницу, Феликс говорил:

– Мне бы на твоем месте просто было страшно. Этот мальчишки узнал что-то очень важное, настолько важное, что они не оста на вливаются ни перед чем. Он теперь вроде лакмусовой бумажки – определяет, кого надо убрать. Рассказал Кригеру – Кригера убили. Рассказал Елину – убили Елина. Они и его самого могут убить, если найдут.

– Вот именно, – вставил я вяло. Спорить мне не хотелось, голова болела адово. Остаток ночи после звонка Костиной я спал очень плохо, какими-то урывками, как мне казалось, но нескольку минут, и снилось мне все время одно и то же: мы с Андреем Елиным поднимаемся вверх по нашей школьной лестнице, мирно о чем-то беседуя.

– Позвони Сухову, – продолжал убеждать меня Феликс, – и все ему расскажи. Он двадцать раз прав, каждый должен заниматься своим делом.

– Позвоню, – соглашался я.

– И кстати, насчет этой Елены Сергеевны. Я тут думал вчера... На кой черт ей грабить собственного мужа? А если в даже захотела, так могла бы обойтись и без пасынка, а? Тут или все гораздо сложнее, или, скорей всего, гораздо проще. Сводная сестра – дочь мужа матери, не велика родня... А эти ребята, насколько я понял, и мать родную ограбить не постесняются.

Я кивал головой, слушая Феликса вполуха. Вопрос о том, ограбят или нет антикварную квартиру Латынина-старшего, волновал меня сейчас меньше прочих. Я в эту минуту взвешивал, подкидывал, пробовал на язык новое ощущение, возникшее во мне. Ощущение это состояло в том, что Андрей Елин, оказывается, всю жизнь был для меня довольно близким человеком. Да, я мог не видеть его и не слышать по году, а встретившись, мы бывали с ним холодны и ироничны. Но теперь, честно оглядывая историю наших отношений, вернее, отсутствия их, я приходил к выводу, что всегда он оставался для меня некоей меткой, полузаметной зарубинкой, по которой я бессознательно отмерял собственные продвижения в жизни. В сущности, я ведь постоянно все знал о нем, а Кригер охотно поддерживал во мне этот интерес, рассказывал о Елине в мельчайших подробностях. Никогда мне теперь не узнать этого точно, но я подозревал, что так же он рассказывал ему про меня. И вот я вдруг осознал, что его смерть – это не просто смерть знакомого человека, что с этой смертью потерялась еще одна частица моей жизни, еще одна после Кригера. Я позвонил Сухову и рассказал про Елина. Он тяжко вздохнул:

– Ну спасибо тебе. Обрадовал. Еще один труп подкинул.

– Извини, если что не так, – сказал я.

– Ладно, будем искать твоего мальчишку, – заключил Сухов.

– Хорошо бы адрес этого “кабинета” выяснить. Вдруг он там и сидит?

– Попробуем, – согласился Сухов. – Это мысль. – Он замолчал, я понял, что он записывает. – Перово, говоришь? Перово – оно большое. Поточнее данных нет? Улица или ориентир хотя бы: кинотеатр, ресторан, а? Нет? Ну ты выясни получше, расспроси там общих знакомых, может, кто был у него все-таки.

– А следствию я не помешаю? – не удержался я от ехидного вопроса, но тут же пожалел об этом.

– Ты это брось, – сурово сказал Сухов, и я буквально ощутил, как он наливается гневом. – Нашел, понимаешь, время...

И, бросив на прощание свое коронное: “Если что узнаешь – звони”, повесил трубку.

Потом я поехал в суд. Ибо эта история на глазах сулила все меньше и меньше возможностей оказаться моей прямой работой, но сама работа оставалась: Ира Уткина ждала, что я ей чем-нибудь помогу, а Глеб Завражный ждал, что я напишу ему моральный “кусок” на пятницу.

Судья оказался молодым мужиком примерно моих лет. Он долго не мог вспомнить, о ком речь, извинялся, разводя руками: дела идут потоком! Но когда секретарь принесла из архива тоненькое “Дело”, пролистал его и хлопнул себя по лбу:

– А, по собственному желанию!

В “Деле” кроме справок с работы и места жительства имелся всего один листок – заявление. “Прошу развести меня с мужем Уткиным Сергеем Владимировичем по собственному желанию”, – написала моя героиня. Мы с судьей посмеялись.

– Теперь я ее, конечно, вспоминаю, – сказал он. – Тихая такая. Пришла, развестись, говорит, хочу. Не сошлись характерами, бьет он меня. А в милицию обращались, спрашиваю? Молчит. По-моему, дурочка она совсем. И глаз у нее маленько косит, да?

Ирина не показалась мне такой уж дурочкой, да и глаз у нее, насколько я помнил, не косил. Но я сделал скидку на то, что судья видел ее больше года назад и у него в голове она могла смешаться с какой-нибудь другой такой же бедолагой.