Стеклянный дом, или Ключи от смерти - Устинов Сергей Львович. Страница 63

Но я все-таки настоял на своем. По дороге мы больше не сказали ни слова, я проводил Эльпина до самого подъезда, а потом даже постоял, наблюдая, как в окнах лестничной клетки медленно ползет вверх светящаяся изнутри кабина лифта. И только когда, по моим расчетам, он должен был оказаться в квартире, я оставил свой пост и направился к себе.

Дойдя до крайнего подъезда Стеклянного дома, я остановился, оглядывая последствия утренних событий. Они были ужасны. Две трехметровые по высоте витрины рухнули полностью, засыпав асфальт горами мелких осколков, блестящих в свете только начинающих загораться в высоте окон, словно бутафорский иней на дешевой театральной декорации. Проемы кое-как заколотили фанерными листами и укрепленными крест-накрест досками, что в свою очередь придало сходства с последствиями настоящих военных действий. При виде этой картинки дед Гарахов наверняка не преминул бы вспомнить одну из своих любимых легенд — о проклятии Колченогого Баптиста. Уж не сбываются ли и впрямь его мрачные пророчества?

Домик этого человека, рассказывал Марлен Фридрихович, стоял как раз на месте, где должен был строиться Стеклянный дом. Других обитателей подобных древних развалюх не спрашивали — переселяли, куда скажут, но Колченогий Баптист, несмотря на немодное по тем временам увлечение религиозным мракобесием, оказался инвалидом войны, причем геройским, кавалером орденов Славы и множества прочих наград, поэтому у него нашлись заступники где-то в верхах. А суть проблемы состояла в том, что по каким-то своим (суеверным, как предполагалось) соображениям одноногий старик непременно хотел жить и, самое важное, умереть там же, где умерла его жена, то есть на том самом месте, на котором по плану должен был вознестись будущий кооператив «Луч». Ходатаи из начальства не то чтобы так уж сильно хлопотали за инвалида, но и в обиду не давали: сошлись на том, что рекомендовали правлению кооператива выделить ему в порядке компенсации квартиру, на чем и порешили. Однако к тому времени, когда под Стеклянный дом уже был заложен котлован (а домишко старика, соответственно, давным-давно снесен), и близился час дележки, среди влиятельных пайщиков разыгрались нешуточные сражения за квадратные метры. В результате как-то так само получилось, что Колченогий сперва вылетел в резерв, а там и вовсе через какой-то межкооперативный обмен очутился на выселках в считавшихся тогда глухоманью Новых Черемушках. Справедливости ради надо, правда, сказать, что не все пайщики оказались столь бессердечны, нашлись среди них и такие, кто отстаивал данное инвалиду обязательство, но их, к сожалению, было меньшинство. И тогда прямо на очередном собрании Колченогий Баптист предал проклятию будущий Стеклянный дом. «Имеющий уши — да услышит! — провозгласил он тяжелым басом, пробравшись из задних рядов к столу президиума, и никто не посмел в тот миг остановить его. — Звезды небесные упадут на землю, как смоковница, потрясаемая великим ветром, сбрасывает незрелые плоды свои! И небо отступит, как свиток, который свертывают, и всякая гора и остров будут сдвинуты с мест своих! И цари земные, и вельможи, и тысяченачальники, и богатые, и сильные скроются в пещерах и в утесах гор, но скажут горам и скалам: падите на них и скройте, потому что пришел день гнева! И город великий, облеченный в пурпур и украшенный золотом и жемчугами, рухнет, и в ничто превратится богатство такое, ибо сказано: дом, расколовшийся в себе самом, не устоит!»

Вот так или что-то в этом роде сказал отцам-основателям Колченогий Баптист, уже напоследок в более прозаической форме пообещав будущим квартировладельцам, что многие из них еще пожалеют о том, что связали свою судьбу с этим местом. И при наступившей мертвой тишине покинул помещение, глухо стуча своим деревянным протезом. А следующим утром на дне разрытого котлована рабочие нашли тело старого одноногого человека. Впрочем, проведенное по горячим следам следствие установило, что инвалид, видимо, пришел в тот вечер последний раз поклониться родному пепелищу, да не удержался на своей деревяшке и рухнул вниз, вдребезги размозжив себе голову об уложенные в основание бетонные плиты...

Вся эта чертовщина держалась, однако, у меня в голове только до той поры, пока я не переступил порог своей конторы. Потому что там меня встретил Прокопчик, который с наушниками на голове отчаянно прижимал к губам указательный палец, давая мне понять, чтобы я не мешал, ибо он слушает нечто крайне важное.

Имеющий уши — да услышит...

Запись действительно оказалась весьма интересной. По-видимому, Эльпин взялся за телефон сразу, как только вошел в квартиру. Первым звонком он связался с кем-то по имени Вадим Петрович, как можно было понять из контекста, старым другом семьи, и попросил немедленно приехать, забрать жену с ребенком, отвезти их в аэропорт и отправить к какой-то тете Бэлле — оба собеседника знали, о чем идет речь, поэтому конкретных географических названий не упоминалось. Второй звонок, похоже, был адресован деловому партнеру, который одновременно являлся близким другом и доверенным лицом. Здесь речь шла в основном о неких суммах: Эльпин подробно расписывал, сколько он должен, сколько ему должны, и просил «в случае чего» распорядиться деньгами, как надо. Все это очень смахивало на завещание, но друг выслушал просьбы спокойно, словно не в первый раз. Наконец третий звонок Андрей Игоревич сделал на пейджер. Назвал оператору номер абонента, а потом продиктовал свой телефон — и больше ничего.

Минут через пять ему перезвонили. Вопреки ожиданиям я услышал мелодичный женский голос, нежный, как у голубки, который назвал Эльпина по имени-отчеству и сообщил, что она от Ивана. Шоумен не удивился и, как мне показалось, с некоторой натугой, словно превозмогая себя (хотя, может, это была игра моего воображения), проговорил следующий текст:

— Скажите Ивану, пусть приступает.

— В какие сроки? — ласково проворковала его собеседница.

— В самые сжатые.

— С деньгами вопрос решен?

— Да, я сделал предоплату.

— Всего хорошего, — пропела в трубку голубица и отключилась.

А я сидел перед магнитофоном, только что не грыз ногти и напряженно думал: то или не то?

Это могло оказаться поручением о какой-нибудь не подлежащей широкому разглашению сделке. Или, например, указание дать взятку ответственному чиновнику. Но в равной мере это могло быть ордером на убийство. Сам по себе Андрей Игоревич Эльпин был мне даже симпатичен. По крайней мере, куда симпатичнее покойника Блумова или того же Забусова. Но я хорошо отдавал себе отчет, что в данном случае юридическое правило, по которому всякое сомнение трактуется в пользу обвиняемого, не действует. Здесь вопреки канонам римского права должен действовать другой принцип: презумпции виновности. Или завтра мы снова кого-нибудь не досчитаемся...

Скрепя сердце я снял трубку и набрал домашний номер Забусова. Он что-то жевал и по понятным причинам особой любезности не проявил.

— Чего надо? — грубо спросил он, услышав мой голос. — Опять появилось желание поживиться за чужой счет?

Большим усилием воли преодолев острое желание швырнуть трубку, я сказал:

— Появились новые очень серьезные данные. Речь идет о вашей безопасности.

Судя по звукам, он отправил в рот очередной кусок, после чего презрительно поинтересовался:

— Еще одна сногсшибательная пленочка?

Это выглядело, как «ифо-она-фокфыпательнана-пфенаща?» Но я разобрал. И, снова с трудом сдержавшись, подтвердил:

— Представьте себе, да.

Забусов шумно проглотил то, что было у него во рту, и теперь принялся громко цыкать зубом, пытаясь языком извлечь застрявшую в деснах пищу. От этого его тон казался не просто наглым, а еще с каким-то блатным налетом:

— Вот что, сынок, — процедил он, поминутно сплевывая что-то через губу. — Мне нравится твое стремление заработать денег. Но запомни: делать это надо только честным путем. Так что больше не предлагай мне своих фальшаков и вообще не звони. А о своей безопасности я уж как-нибудь сам позабочусь.