Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне - Уткин Анатолий Иванович. Страница 46

К концу марта 1916 г. французы потеряли под Верденом 89 тысяч человек, а немцы — 82 тысячи. Кайзер продолжал демонстрировать решимость: «В 1870 году судьба войны была решена в Париже. На этот раз это произойдет в Вердене». Последняя и отчаянная попытка немцев захватить Верден была предпринята 22 июня 1916 г. Снова вслед за мощной артподготовкой последовало применение газа — на этот раз фосгена. Тридцатитысячный авангард немцев действовал с отчаянием обреченных. Он уничтожил противостоящую французскую дивизию и взял форт Тиамон, расположенный всего лишь в трех километрах к северу от Вердена. (Среди атакующих немцев был лейтенант Паучюс, которому через двадцать шесть лет предстоит капитулировать в Сталинграде).

Между Верденом и германской армией оставался лишь один форт — Сувиль. 24 июня премьер-министр Франции Аристид Бриан прибыл в ставку британского генерала Хейга с мольбой ускорить наступление на Сомме. Между тем форт Сувиль устоял, и становилось все более очевидно, что наступательный порыв германской армии заглох. Хейг отдам приказ своей артиллерии нанести удар на фронте в двадцать километров. 23 июня — уже как агония — немцы предприняли самый последний штурм форта Сувиль: артподготовка и газы, а затем двухнедельная попытка преодолеть непреодолимое. Немцы, собственно, сделали невозможное — тридцать из них преодолели Сувиль и вышли к внутренним стенам форта. Впереди маячили разбитые артиллерией стены собора Вердена. Но броситься к цели многомесячных усилий было уже некому. Эпоха Вердена окончилась, не дав немцам искомого результата.

Чтобы еще раз попытаться ослабить давление немцев на Верден, русские начали силами двадцати шести дивизий наступление у Молодечно, имевшее переменный успех. Место Иванова в командовании фронтом занял генерал Брусилов, а подчиненной ему была группа талантливых генералов — Каледин, Сахаров, Щербачев и Лещицкий. Прошедшее пятимесячное затишье было благотворно для русской армии, наведшей в своих рядах определенный порядок. Наконец-то оканчивается дефицит стрелкового оружия. Генерал Нокс пишет в апреле. 1916 г.: «Русское военное положение улучшилось так, как того не смог бы предсказать ни один иностранный наблюдатель в дни отступлений прошлого года» {214} . Только из Соединенных Штатов прибыло более миллиона винтовок; их массовое производство для России наладили японцы и итальянцы. В русской армии число снарядов увеличилось с 80 000 в 1914 г. до 20 млн. в 1916 г., 1100 пулеметов в 1914 г. и 11 000 в 1916-м. В начале войны Россия производила 1237 полевых орудий в год, а в 1916 г. — 5 тысяч {215} . Заново вооруженные русские армии начали думать об активизации своих действий.

В начале 1916 г. военный престиж России находился на низшей точке. Немцы, наоборот, были преисполнены самоуверенности. «Мы сделали огромные шаги в направлении полного крушения России, — пишет Людендорф в это время. — Германский солдат полностью убедился в своем неоспоримом превосходстве над русскими» {216} . Менее склонный к агрессивному самомнению Гинденбург отмечает все же фактор неизвестности: «Есть нечто неудовлетворительное в отношении окончательных результатов операций прошлого года. Русский медведь, нет сомнения, кровоточит от ран, но он избежал смертельных объятий… Сможет ли он восстановить жизненные силы и осложнить ситуацию для нас снова?» {217} . И союзники, и противники смотрели на Россию, как на огромное неизвестное в своих планах. Невозможно было определить, будет ли Россия продолжать свое отступление; либо она восстанет от неудач и явит миру новую силу.

Представители западных союзников полагали, что Россия восстановит численный состав своей армии, улучшит проблему военного снабжения, но ей трудно будет возродить свое волевое начало {218} . На заседании Военного совета, состоявшемся под председательством Царя в ставке в середине апреля 1916 г., возобладало Мнение, что переход в наступление таит лишь новые несчастья России. Однако это мнение не разделял новый командующий Юго-Западным фронтом генерал от кавалерии А.А. Брусилов: «По моему мнению, мы не только можем, но обязаны предпринять наступление, и я лично убежден, что у нас есть шансы на успех» {219}.

Россия: смена правительства

Между тем Россия решительно меняла свое лицо. Огромная волна населения потянулась из деревень в города. Рабочий класс Петрограда увеличивался за каждый год войны на одну пятую, Москвы — на одну десятую. В обрабатывающую промышленность России пришли 200 тысяч человек {220} . Это был новый, едва укоренившийся пролетариат. В то же время обезлюдевшая деревня ждала пахаря. Политические партии так или иначе отражали новое недовольство населения огромной страны. Их лозунги и слова ложились на серьезное народное недовольство; В критическое время — апрель-сентябрь 1915 г. в России бастовали 400 тысяч рабочих, что стоило стране более миллиона рабочих дней {221}.

Идеи смены правительства вызрели в России с устрашающими поражениями 1915 г. Лидер партии октябристов А.И. Гучков говорит вождю кадетов П.Н. Милюкову о необходимости контроля над государственными делами до того, «пока в дело не вмешаются неконтролируемые силы» {222} . Впервые думские деятели начинают открыто претендовать на управление страной; впервые с такой отчетливостью образованные люди России начинают выражать ту мысль, что «тирания царизма привела страну на край пропасти» {223} . Страной, по выражению Милюкова, «должны управлять люди, которых страна знает и уважает» {224}.

Престарелого (87 лет) председателя совета министров И. Л. Горемыкина русские политики и западные дипломаты характеризовали как примерного скептика. Он не преувеличивал ни сил России, ни степени изнурения Центральных держав, ни вероятных плодов победы. Запад он устраивая тем, что не создавал препятствий курсу Сазонова на сближение с Антантой. Подписанная царем отставка Горемыкина (февраль 1916 г.) официально объяснялась его возрастом, тем, что он не мог уже успешно защищать политику правительства в Думе, где 30-40-летние депутаты соревновались в критике правительства. Запад мог только сожалеть об уходе политической фигуры, способствовавшей сближению Петрограда с Парижем и Лондоном.

Как первый сигнал об опасности русского сепаратизма, была воспринята отставка военного министра Поливанова (1 апреля 1916 г.). Опасения Запада были тем большими, что, по мнению западных союзников, он привел, насколько это было возможно, военное ведомство в порядок, пресек злоупотребления (процветавшие при Сухомлинове), проявил несомненное стратегическое чутье, признанное даже критичным генералом Алексеевым. Не является ли уход Поливанова признаком ослабления партии Запада в России? Замена Поливанова бесцветным генералом Шуваевым была воспринята как грозный знак.

На должности двух уходящих министров — председателя Горемыкина и министра внутренних дел Маклакова — государем был назначен Б.В. Штюрмер — член государственного совета, церемониймейстер двора и бывший ярославский губернатор. Кто выдвинул на политическую арену воюющей России малоизвестного чиновника, кто протежировал Штюрмера? Императрица пишет в январе 1916 г. Николаю Второму: «Его голова полна свежих идей, и он очень ценит Григория… Штюрмер — честный и превосходный… Это будет начало славной страницы твоего правления и русской истории… Пусть Штюрмер прибудет в штаб-квартиру, поговори с ним» {225} . В середине месяца царь принял решение. В результате к власти пришел человек с незначительным опытом, отсутствием видимых талантов и сомнительной честностью. Критически настроенные наблюдатели высказывались еще определеннее: ключевой пост в российском правительстве заняла себялюбивая и пустая личность и это в тот час, когда страна начала всерьез ощущать фактор отрыва от ее экономической жизни десяти миллионов человек, одевших шинели.

Для Запада это была фигура малоизвестная, и союзные дипломаты устремились к Сазонову с расспросами о личности нового премьера. Сведения, которые они получили, обескураживали.