Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне - Уткин Анатолий Иванович. Страница 55

В западных кругах возникло опасение, что, в случае возобладания прогерманской партии, император Николай вынужден будет отречься от престола в пользу своего сына под регентством императрицы. Впервые открыто обсуждалась возможность измены России своим союзникам. Западные послы пришли к выводу, что их первостепенной задачей является свержение Штюрмера. Они еще не представляли себе своего подлинного противника — российскую социал-демократию, хотя та именно в это время оживила свою работу (особенно крайние из них — большевики). Вождями нарастающего движения выступили три депутата Государственной Думы — Чхеидзе, Скобелев и Керенский. Ощутимой для западных послов становится деятельность двух заграничных лидеров социал-демократии — Плеханова в Париже и Ленина в Швейцарии. Западные посольства отмечают организованный характер деятельности русских социалистов, их чрезвычайную веру в свои силы.

Что могли предпринять западные державы в условиях общественного кризиса в России? Углубленное знакомство с политическими партиями России (все более воспринимаемых как альтернатива самодержавию) отнюдь не вызывало у них радужных впечатлений. Анализ причин надвигающегося распада указывал на достаточно стойкие тенденции изоляционизма, на типичное для русской политической жизни крупномасштабное «колебание маятника», слепоту верхов, переход стоицизма низов на определенном этапе в безудержную ярость, отчуждение интеллигенции от общественной жизни, несовершенство партий, слепо следовавших за лидерами, проявлявшими хрупкость характера. (Спасение союзника начинает видеться в создании в России более привлекательного образа западных партнеров, готовых оказать тонущему товарищу помощь. В ноябре 1916 г. под главенством председателя Государственной Думы создается англо-русское общество).

Почему Запад терпел, а Россия — нет

Один из британских участников войны — Филип Гибс — так определил причины стойкости западных войск: «Лояльность к своей стороне, дисциплина с угрозой смертной казни, стоящей за ней, направляющая сила старой традиции, покорность законам войны или касте правителей, вся моральная и духовная пропаганда, исходящая от пасторов, газет, генералов, штабных Офицеров, стариками дома, экзальтированными женщинами, фуриями феминизма, глубокая и простая любовь к Англии и к Германии, мужская гордость: страх показаться трусом — тысяча сложных мыслей и чувств удерживали людей по обе стороны фронта от обрыва опутавшей их сети судьбы, от восстания против взаимной непрекращающейся бойни» {256} . В России просматривались другие черты.

Дж. Хенбери-Уильямс, находившийся при ставке царя на протяжении нескольких лет, рассуждает в том же духе: «Русские, привлекательные и вызывающие симпатию во многих отношениях, природою созданы нестабильными. У них самое короткое расстояние между экзальтацией и глубокой депрессией… Гостеприимство, доброту, симпатию вы найдете здесь повсюду, но, что особенно поражает меня, это глубокое желание угодить вам, оказать вам любезность — и все из-за стремления достичь внутренней стабильности» {257} . Англичанин ищет (и быстро находит) парадоксы, но что он мог посоветовать для хладнокровного восприятия миллионных потерь в войне? Для стабилизации положения в стране абсолютно необходимо было прекратить бессмысленную войну — продолжать дренаж крови нации уже было противоположно инстинкту самосохранения. Но как раз это условие никак не могло быть принято Западом.

В западных столицах утверждается мнение о неспособности политических сил в России к внутренним компромиссам. Лидеры партий в интересах борьбы слишком легко переходили грань разумного критицизма в отношении правительственных структур и без излишней скрупулезности обращались к тому, что должно было быть запретной на период войны темой — сомнения в подлинности патриотизма своих политических противников. При этом ярость обличений, по существу, скрывала преступную беспечность. Палеолог в своих донесениях клеймит инерцию и нерадивость чиновников — он начинает «понимать» посох Ивана Грозного и дубинку Петра Великого.

Будем честными, очень многие в русском обществе, осознавая отставание от Запада, ждали революционных бурь. Речь не идет о профессиональных революционерах. Даже стопроцентные либералы, такие как С. Булгаков, полагали, что необходимо отторжение изживших себя форм организации политики и даже капиталистического хозяйства, замена их более эффективными формами, приближающими Россию к западному уровню производительности труда, развития науки и технологии.

Оптимизм американцев

Чувствуя уязвимость своего положения, нуждаясь в кредитах и военных поставках, русское правительство лавировало, стараясь сохранить свободу рук на максимально возможное время. Несмотря на военную и экономическую уязвимость страны, даже лучший друг Запада Сазонов в свое время отказал и англичанам и американцам в заключении двустороннего соглашения под тем предлогом, что нужды России столь велики (а давление военных потребностей столь остро), что любые двусторонние соглашения заведомо неудовлетворительны. Необходима многосторонняя программа помощи Запада России. Тактика Сазонова дала определенные результаты. Запад согласился рассмотреть нужды России на многосторонней основе. В Париже летом 1916 г. была созвана конференция, на которой Запад постарался выработать экономическую программу для России. Старые союзники России постарались извлечь пользу из традиционных связей и частично преуспели в этом.

Союзники еще верили в Россию — они готовы были сражаться за место под ее солнцем. Определенная ирония истории есть в том, что накануне величайших испытаний русской истории перед страной встал вопрос о том, кто будет привилегированным партнером России на Западе, кто будет избранным союзником великой евразийской страны в послевоенном мире. Основные конкуренты были готовы к жесткой борьбе. Британия целенаправленно и энергично стремилась занять в России позицию главного экспортера промышленных товаров и главного кредитора. Два главных столпа послевоенного мира, считали в Лондоне, должны были скрепить союз «хозяев земли и воды».

Со своей стороны, новый гигант — Соединенные Штаты — в лице посла Френсиса приложили, начиная с лета 1916 г., чрезвычайные усилия, убеждая российское правительство в опасности односторонней зависимости от Британии и аргументируя выгодности преимущественных связей с Соединенными Штатами.

На фоне все более скептичных Бьюкенена и Палеолога американский посол демонстрировал природную веру янки в преодолимость всех препятствий. Дело было, разумеется, не в разности темпераментов. Англичане и французы видели, что победа для них будет малоотличима от поражения — столько ресурсов брошено на мировую схватку. Американцы же чувствовали себя свежими, крепнущими, выходящими к финальным битвам в ореоле беспрецедентного могущества. В этой ситуации Лондон видел, что у него не оставалось сил на замещение Германии в русской экономической жизни. Американцам же русский масштаб, деятельности был истинно привлекателен. Д. Френсис был исключительно высокого мнения о потенциале России. «Ресурсы страны, владеющей одной шестой поверхности земной суши и населенной почти двумястами миллионами людей, имеющими здравый смысл и добрые инстинкты, фактически неиссякаемы» {258}.

Задачей Френсиса было исключить экономическое доминирование любой отдельно взятой развитой страны (подразумевалась Германий или Британия), сделать так, чтобы ни та, ни другая не получили превалирующих позиций в гигантской России. Посол беседовал с ведущими деятелями императорского кабинета об общих перспективах с иных, чем старые члены Антанты, позиций. Он предупреждал царских министров об опасности односторонней зависимости России и предлагал опереться на Америку, улучшить систему связи между двумя гигантами, Россией и Америкой, в прямом смысле — посол предлагал провести прямое кабельное сообщение. Это предложение встретило самую благоприятную реакцию русских министров.