Певец из Кастагвардии - Уэлч Джейн. Страница 84

В конце концов девушка добралась до центральной площади, над которой возвышалась черная башня. Она глубоко уходила фундаментом в землю – куда сильнее, чем подымалась вверх. Арка над подъемной решеткой ворот была испещрена резными фигурами, украшенными рубинами. А верхняя часть башни, наоборот, отличалась простотой, здесь даже окон не имелось – только с полдюжины узких бойниц в темном камне. Стены скалились в небеса словно зубы.

Слева от башни, в ее густой тени, лежала площадь, мощенная крупными булыжниками. Посередине стояла статуя – танцующий медведь. Судя по разинутой пасти зверя, задранной вверх, некогда это был фонтан. Откуда-то из-за медведя слышались приглушенные крики боли и горя. Май, не раздумывая, бросилась прочь.

Она думала, что центр Кастагвардии окажется еще мрачнее, чем его окрестности, но, если не считать башню и площадь вокруг нее, Май ошибалась. Сквозь высокую арку по правую руку шумел и бурлил оживленный рынок. По сторонам ярко-зеленой поляны пестрели яркие палатки и навесы – все самых причудливых расцветок, чтобы привлечь покупателя. Воздух звенел от призывных криков торговцев.

Продавцы в палатках повторяли каждый призыв на двух языках: кеолотианском и бельбидийском, который был в ходу повсюду в Кабаллане…

Звук родного языка придал Май уверенности, и она начала бодро прокладывать путь мимо лотков с украшениями и цветных шелков.

Со всех сторон сверкали творения искусных рук ювелиров. Купцы меняли шелка, шерсть, меха и атлас на драгоценные камни; пахло необыкновенно вкусной едой. Май не могла сдержать улыбки при виде того, как процветает дело у бельбидийских торговцев.

Хотя от голода и усталости у нее кружилась голова, девушка не спешила уйти с рынка. Ей многое нужно было купить. А кроме того, очень не хотелось опять проходить через ту мощеную площадь у подножия башни. Май отыскала лоток торговца специями, который тщательно исследовала, – но, к стыду своему, половина трав была ей вовсе не знакома. Она даже не представляла, зачем нужен мускатный орех или кассия, и поспешила на поиски травника. В целебных травах Май разбиралась куда лучше.

Травник содрал с Май втридорога, и она это заметила, но все равно обзавелась шалфеем, иссопом, вербейником, вероникой и еще приобрела целый узелок маковых семян, по утверждению торговца, проделавших далекий путь из Ориаксии. Теперь девушке оставалось только подкупить меда.

Мед, который Морригвэн всегда считала лучшим средством для лечения ран, окончательно истощил запасы денег Амариллиса. Пришло время испытать судьбу. Май глубоко вздохнула, стараясь подготовить свое сердце к тому, что ждет впереди, и покинула рынок, исполненный шелков и ароматов. Путь снова лежал к подножию башни.

Девушка думала, что готова к любому зрелищу, – но это было не так. Проходя мимо бывшего фонтана-медведя, стоявшего в чаше зацветшей воды, она увидела загоны для рабов и толпу оборванцев, запертых за решеткой. Никогда до этого Май не видела такой глубины людского горя. Раньше ей приходилось встречать бедных и страждущих, даже умирающие попадались во время ваалаканской осады, но у тех людей было хоть что-то, хотя бы трогательная близость друг к другу, взаимная поддержка. А эти – мужчины, женщины, дети, больные вперемешку со здоровыми – были согнаны вместе как скот и даже не глядели друг на друга. Они сидели, опустив головы, каждый сгибаясь под тяжестью своего собственного горя. Более прискорбного зрелища Май и представить не могла.

Сердце ее сжалось от сочувствия, и неожиданно мелькнула мысль, что она обладает достаточной силой, чтобы освободить их всех. Но голос разума, которого Май и не предполагала в себе, вмешался и сообщил, что этого делать не должно. Кто знает, какие силы могут пробудиться в Яйце? Это еще опаснее, чем позволить Амариллису всегда быть рядом. Больше нельзя приводить из Иномирья чудовищ, иначе может случиться что-нибудь даже похуже волчьего нашествия.

Май невесело рассмеялась над своей самонадеянностью. Тоже мне, решила, что освободит рабов! Просто как Халь. Всякий в сердце своем желает быть героем, о котором сложат песни. Но о самопожертвовании Май никто не узнает – разве что если оно не удастся. В Торра-Альте если о ней и вспомнят, то как о глупой девочке, убежавшей из дома из-за безответной любви. Нет, деяние Май не подвиг, а жертва, и ко всем прочим препятствиям на пути можно добавить беспросветное отчаяние.

Как раз когда девушка собрала жалкие остатки решимости, сердце ее заледенело: на площадь медленно въехала повозка, битком набитая плачущими женщинами. Они тянули руки через решетку, в отчаянии рвали на себе волосы. Потом их погнали из клетки наружу, как вьючный скот, и принялись ставить на плечи клейма в виде креста. Тех, кого уже заклеймили, вталкивали в загоны. Они толкались и даже кусали друг друга, отчаянно визжа, а некоторые, наоборот, двигались как во сне, с приоткрытыми ртами.

Май зажмурила глаза, но потом снова заставила себя смотреть. За охраняемыми загонами стояла отдельная очередь угрюмых людей. Эти не кусались и не кричали, глядя на происходящее с мрачной решимостью, будто им больше некуда было идти. На ступенях стоял солдат со свитком в руках и что-то записывал, задавая вопросы тем, кто представал перед ним. Очередь двигалась Довольно быстро. Рядом с солдатом стоял, судя по обшитой галунами форме, офицер. Он следил, как продвигается дело. Все плохо говорили по-бельбидийски, изъясняясь в основном на невыразительном кеолотианском.

Девушка решительно встала в конец очереди, стараясь не глядеть на испитые лица вокруг и вперив взгляд себе под ноги. Когда ее черед наконец настал, она вспрыгнула на ступеньку и быстро сказала солдату:

– Я пришла по своей воле, хочу наняться на работу.

Солдат в это время как раз что-то записывал. Перо его скрипнуло, поставив большую кляксу. Май видела, как многих людей перед ней почти сразу прогоняли прочь или заталкивали в рабский загон, и теперь молилась, чтобы ее услуги пришлись ко двору.

Она взглянула солдату в лицо и улыбнулась своей самой солнечной улыбкой. Тот смотрел на нее, не меняясь в лице. В первый раз в жизни Май не ответили на улыбку, и ей стало очень страшно. Этот человек даже не повел бровью, глядя на нее холодными неподвижными глазами.

– Я хочу предложить свои услуги, – просительно выговорила девушка, решив не теряться.

– Бельбидийка, – простонал он. – Откуда только берутся? Бельбидийцы повсюду! В копях не нужны пастушки, дуреха! Давай вали отсюда, пока не поздно. Если вздумаешь болтаться здесь больше недели и попрошайничать на улицах, тебя заберут в рабство. И выжгут на тебе здоровенное клеймо.

Он сгреб Май за руку, как будто собирался это сделать прямо сейчас. Девушка вырвалась, часто дыша, и вспомнила Брид. Никто в целом мире не посмел бы так разговаривать с Брид! Она была облечена верой! Да, Брид держалась так, будто сама Великая Матерь стоит у нее за плечом – более того, верила в это, что бы ни случилось. Если Май найдет в себе такую же веру, она тоже достигнет того, чего желает.

– Нет уж! – крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал властно… но услышала со стороны какой-то испуганный писк.

Солдат снова поймал ее за руку и притянул к себе. Он коверкал бельбидийские слова:

– Да чего там ждать неделю? Я имею право отправить тебя в копи к рабам прямо сейчас!

– Я не пастушка и не деревенщина. – Она попробовала взглянуть ему прямо в глаза, но нашла в себе силы только пялиться солдату на ноги. – Я лекарь.

Май солгала, надеясь, что тщательно подобранный набор трав послужит доказательством. Она все-таки долго училась у Морригвэн, и хотя мало разбиралась в рунной магии и с трудом овладела начатками чтения, неплохо разбиралась в гербологии и знала простейшие способы лечения ран и заражений.

– Лекарь? А на кой нам доктора? Которые заболевают, те недолго протягивают, а замены хоть отбавляй.

Май пыталась не подавать виду, как ее ужасает такая жестокость.

– Но ведь у вас в копях не только рабы! Там еще солдаты, надсмотрщики… Разве им никогда не нужен лекарь?