Рыцарь-крестоносец - Уэлч Рональд. Страница 9

Над горизонтом поднялось солнце, иссушив своими лучами свежесть раннего утра. Воздух стал душным и тяжелым; из-под копыт коней поднималась сероватая пыль, оседая на крупах лошадей и на одеждах путников. Филипп едва сдерживался, чтобы не отереть лицо: по опыту он уже знал, что его пальцы лишь оставят на лице грязные разводы, и поэтому ему приходилось терпеть. Кажется, он уже давно должен был привыкнуть к этой жаре, думал Филипп. Но воображение вновь и вновь уносило его в зеленые поля, к прохладным ручьям в тенистых влажных долинах, о которых так красноречиво поведал ему старый Уолтер из Йорка.

К полудню они спешились, чтобы провести самую жаркую часть дня в одной из многочисленных маленьких гостиниц, выстроенных вдоль главной дороги в столицу королевства. Сир Хьюго, казалось, не торопился продолжать свой путь. Конечно, при необходимости он мог вынести любые неудобства, упорно двигаясь к намеченной цели путешествия, и Филиппу это было известно лучше, чем кому бы то ни было. Но только дурак, по словам самого барона, мог отказать себе в комфорте, когда не было нужды спешить.

Поэтому они снова двинулись в путь, едва на землю вновь опустилась вечерняя мгла, и на этот раз остановились на ночлег в maisondieu [24], постоялом дворе для паломников, построенном и содержащемся на средства ордена тамплиеров. Этот орден, как и орден иоаннитов-госпитальеров, создавался первоначально именно с целью защиты и помощи паломникам на всем пути их следования по Святой земле. Целая сеть подобных гостиниц – постоялых дворов была раскинута вдоль основных дорог по всему Латинскому королевству.

По мере их приближения к столице дорога становилась все более пустынной. В основном на пути им попадались пилигримы, большинство пешком, некоторые – на ослах, часто двигающиеся целыми группами. Те, что возвращались из Иерусалима к побережью, гордо увозили с собой ветви вайи [25] или фляги с водой из реки Иордан [26] как подтверждение тому, что они посетили самую главную святыню христианского мира.

Почти у ворот Иерусалима навстречу им попался отряд тамплиеров. Рыцари-монахи в длинных белых плащах с пламенеющими на левом плече крестами ехали при полном вооружении с угрюмым выражением озабоченности на лицах. Огромные тяжелые шлемы были привязаны к седлам, и на головах красовались красные шляпы с узкими полями, под которые надевались еще и маленькие белые шапочки.

Солнце медленно опускалось за горизонт. Дорога, по которой следовал сир Хьюго вместе со своими сопровождающими, начала петлять среди холмов и оливковых рощ: они подъезжали. Филипп уже не раз бывал в Иерусалиме, но вид древнего города, открывавшийся с Яффской дороги, никогда не оставлял его равнодушным. Панорама Иерусалима представала перед глазами путников внезапно: дорога резко сворачивала влево, вздымаясь по крутому склону холма, и прямо за холмом, вдалеке, окруженный сетью трещин глубоких оврагов, лежал Святой город. Длинные стены с высокими башнями из серого камня, спокойные и величественные, казалось, вырастали прямо из обрывистых склонов холмов. Под стенами, защищающими город, резким контрастом их угрюмым тонам, пестрели людные улицы, со множеством прижимающихся друг к другу белых зданий, многочисленными колокольнями церквей и круглыми куполами мечетей.

Каждый крупный город, в чем еще предстояло убедиться Филиппу, наделен своей особой атмосферой, которая не остается незамеченной его гостями, инстинктивно ощущающими всплеск свежих эмоций. Иерусалим в глазах Филиппа представал городом, полным скорби и печали. Возможно, такое впечатление на него производила сама панорама города, стиснутого кольцом угрюмых серых стен и башен, отбрасывающих на землю глубокие черные тени, а может быть, сам возраст этих стен или, скорее всего, многовековая история легендарной столицы и память об ужасающих событиях, произошедших в нем и разрывающих сердце истинного христианина.

Дорога продолжала подниматься вверх по холму, к воротам Яффы, находящимся в тени огромной башни Давида. Въехав в город, всадники начали медленно двигаться по узким, людным улочкам. Дом сира Хьюго не отличался внушительными размерами, и его пока не было видно из-за скопления беленых хижин. Но вот показался и он. Как и в большинстве других сооружений на Востоке, комнаты в доме барона располагались концентрически, группируясь вокруг большого центрального зала. Сир Хьюго и Филипп прошли в него отдохнуть после ужина, вымытые и переодетые в длинные шелковые платья. Лежа на пестрых диванах и кушетках, они потягивали шербет [27], время от времени лениво запуская пальцы в корзины с леденцами и фруктами. Такой отдых двух нормандских сеньоров мог показаться странным кому угодно, но сами они так не считали. Пол комнаты был выложен мозаикой; сотни крохотных цветных камешков составляли причудливый цветистый узор, а сферический потолок выкрашен голубой краской, чтобы придать ему сходство с небом. В центре комнаты бил небольшой фонтан – журчащая струя воды падала изо рта каменного дракона.

Собрание знати должно было состояться лишь на следующий день, и сир Хьюго выразил намерение посетить королевский дворец, чтобы встретиться там со своими друзьями и послушать последние сплетни и новости с границы. Филипп же решил утром сделать кое-какие покупки. Юсуф аль-Хафиз на прощанье подарил ему великолепный маленький кинжал в алых ножнах из отлично выделанной кожи. Теперь Филипп решил купить к нему тонкий кожаный пояс самого лучшего качества, который по цвету сочетался бы с ножнами. Он предвкушал самое приятное утро. Сир Хьюго выделил ему щедрую сумму денег на расходы, и он, таким образом, был в состоянии провести не один час, придирчиво осматривая товары на прилавках и энергично сговариваясь о цене с еврейскими купцами, в руках которых оказалась вся торговля города.

По утрам на улицах города было полно народу. Филиппу было жарко, и он уже немного устал пробивать себе дорогу через суетливую толпу. К счастью, ему некуда было спешить, и, по обыкновению, его забавляло необычное разнообразие лиц и колоритных типов, которое составляло особенность Иерусалима и придавало ему в глазах Филиппа неотразимое очарование. Перед его глазами мелькали серые длинные одежды евреев, черные балахоны греческих монахов с неубранными волосами, высокие остроугольные шапки бородатых армян, оживленно переговаривающихся на перекрестках узких улочек. Любопытные пилигримы, настойчиво продираясь сквозь толпу, следовали к городским святыням и достопримечательностям. Невозмутимые верблюды, покачивая горбами, медленно несли на себе своих седоков, чернокожих негров из Египта, погоняющих терпеливых животных короткими палочками, время от времени опуская их на мохнатые загривки.

Филипп отошел в сторону, уступая дорогу вооруженному стражнику, расчищающему путь какому-то знатному рыцарю. Это был Иоанн дю Беллем из Торона, мощной крепости на севере королевства, прикрывающей порты Тир и Сен-Жан д'Акр: впрочем, местное население называло Сен-Жан д'Акр просто Акрой или Акконом, всяк на свой манер.

Этого представителя известного в Нормандии семейства, с кирпично-красным лицом, опаленным лучами южного солнца, сопровождала смуглая жена-сирийка с темнокожими детьми – пулланами, как здесь назывались дети, в чьих жилах нормандская кровь смешалась с кровью восточных народов. Сир Иоанн, которому доводилось не раз останавливаться в Бланш-Гарде, узнал Филиппа и высоко поднял руку в знак официального приветствия, поскольку имел склонность ко всякого рода напыщенности. Филипп, вежливо поклонившись, отошел в сторону и свернул за угол, направляясь к главному торговому центру города.

Филипп прошел по Птичьему базару, – здесь горожане запасались дичью, да и прочим продовольствием. В этот час он был наводнен толпами покупателей и продавцов, азартно торгующихся и громко выкрикивающих фразы, являющие собой смесь слов, заимствованных из разных языков. Позади базара возвышалась громада госпиталя Святого Иоанна, построенного и находящегося в ведении ордена госпитальеров, – он обычно служил пристанищем пилигримов, прибывавших в Святой город. Миновав базар, Филипп оказался в ряду менял: здесь под звон монет тоже царила оживленная торговля. Ему, наконец, надоела эта толкотня; он, поразмыслив, вспомнил, что видел торговцев кожей на горе Сиона [28], и повернул в переулок вправо.