Когда Спящий проснется - Уэллс Герберт Джордж. Страница 23

Даже у входа Грэхэму пришлось потерять немало времени на переговоры со стражей, пока наконец согласились доложить о нем человеку, который, быть может, больше всех хотел его увидеть. В одном месте, выслушав, его высмеяли, так что добравшись до второй лестницы, он просто заявил, что должен сообщить Острогу известие чрезвычайной важности. В чем состояло это известие, он объяснить отказался. Стража очень неохотно согласилась доложить о нем.

Пришлось долго ожидать подъемной машины, пока наконец не появился Линкольн, удивленный и взволнованный. Несколько мгновений стоял он в дверях неподвижно, потом порывисто бросился к Грэхэму.

— Как! Это вы? Вы не погибли?

Грэхэм вкратце рассказал свои похождения.

— Брат вас ждет, — сказал Линкольн. — Он теперь один в зале. Мы думали, что вас убили в театре. Правда, он не верил этому. Положение еще очень серьезное, что бы мы им там ни говорили, — иначе он непременно сам явился бы сюда вам навстречу.

Поднявшись на лифте, они прошли по узкому коридору, пересекли обширный, совершенно пустой зал, где встретили только двух курьеров, и вошли в небольшую комнату, вся меблировка которой состояла из длинного дивана и большого овального диска с проводами, светящегося серебристым светом.

Здесь Линкольн оставил Грэхэма одного. Некоторое время тот старался понять, что значат неясные, медленно движущиеся на диске тени.

Вдруг послышался отдаленный крик громадной возбужденной толпы, крик безумного восторга. Крик этот так же внезапно прекратился, точно ворвался через открытую и тотчас же захлопнувшуюся дверь. В соседнем помещении послышались поспешные шаги и мелодичный звук, как бы позвякивание цепи, скользящей по зубчатому колесу. Затем он услышал женский голос и шелест невидимого платья.

— Это Острог, — сказала женщина.

Отрывисто прозвонил колокольчик, и снова все смолкло.

Послышались голоса и шум. Четко выделялись чьи-то ровные, твердые, размеренные, все приближавшиеся шаги. Медленно поднялся занавес.

Появился высокий седой мужчина в кремовом шелковом одеянии. Он пристально, исподлобья смотрел на Грэхэма.

Несколько мгновений человек стоял неподвижно, придерживая занавес, затем опустил его.

Грэхэм с любопытством рассматривал его. Высокий, открытый лоб, бледно-голубые, глубоко запавшие глаза, седые брови, орлиный нос и резко очерченный, решительный рот; глубокие складки под глазами и низко опущенные углы рта свидетельствовали о том, что человек этот, державшийся так прямо, уже не молод. Грэхэм машинально поднялся со своего сиденья, и некоторое время они стояли молча, пристально всматриваясь друг в друга.

— Вы Острог? — спросил Грэхэм.

— Да, я Острог.

— Вождь?

— Да, так называют меня.

Грэхэм чувствовал, что молчать неудобно.

— Я должен поблагодарить вас: я обязан вам своим спасением, — начал он.

— Мы боялись, что вы убиты, — ответил Острог, — или же опять заснули, и уже навсегда. Были приняты все меры, чтобы никто не узнал о вашем исчезновении. Где же вы были? Как вы сюда попали?

Грэхэм вкратце все рассказал.

Острог слушал молча.

— Знаете ли, чем я был занят, когда мне сообщили о вашем, приходе? — сказал он, слегка улыбаясь.

— Как могу я это знать?

— Мы готовили вам двойника.

— Двойника? Мне?

— Человека, на вас похожего, которого нам удалось найти. Мы уже собирались загипнотизировать его, чтобы облегчить ему роль. Это было необходимо. Ведь восстание произошло оттого, что вы проснулись, живы и находитесь с нами. Вот и сейчас народ, собравшийся в театре, кричит и требует, чтобы вы вышли к нему. Они все еще не верят… Конечно, вы уже знаете о своем положении.

— Очень мало, — ответил Грэхэм.

— Говоря коротко, — начал Острог, пройдясь по комнате, — вы правитель больше чем половины земного шара. Вашу роль можно сравнить с ролью короля. Правда, власть ваша во многом ограничена, но все же вы являетесь главой правительства, так сказать, символом его. Этот Белый Совет, Совет Опекунов, как его называли…

— Кое-что о нем я уже знаю.

— Вот как!

— Я встретился с одним болтливым стариком.

— Понимаю… Наши массы — это слово осталось еще от ваших дней, вы знаете, конечно, что в наше время тоже существуют массы, — считают вас законным правителем. Подобно тому, как в ваши дни большинство народа признавало королевскую власть. Народные массы на всем земном шаре недовольны только управлением ваших опекунов. Отчасти это — обычное недовольство, старинная вражда низов к верхам, вызванная тяжелым трудом, нуждой. Но вместе с тем нельзя не признать, что Белый Совет во многом виноват. В некоторых случаях, например, в управлении Рабочей Компанией, они действовали неблагоразумно. Они дали много поводов для недовольства. Народная партия уже давно агитировала, требуя реформ. А тут еще ваше пробуждение. Счастливая случайность, такого совпадения не придумаешь! — Он улыбнулся. — В обществе, выведенном из терпения, уже начали раздаваться голоса о необходимости разбудить вас от вашего летаргического сна, чтобы апеллировать к вам, и вдруг… — Он сделал рукой выразительный жест. Грэхэм кивнул головою, показывая, что понял. — Члены Совета интриговали, ссорились. Как всегда. Они не могли решить, что делать с вами. Вы помните, как они запрятали вас?

— Да. Конечно. А теперь… мы победили?

— Мы победили. Победили в одну ночь. За какие-нибудь пять часов. Мы подняли восстание повсюду. Работники Ветряных Двигателей, Рабочая Компания с миллионами рабочих — все поднялись. Мы заручились содействием аэропилов.

— Так, — произнес Грэхэм, догадываясь, что аэропилами называются летательные машины.

— Это, конечно, было чрезвычайно важно, иначе они могли бы улететь. Все города восстали; треть всего населения взялась за оружие. Все синие, все общественные служащие, за исключением лишь немногих аэронавтов и половины полицейских. Ваш побег удался, полиция путей была разбита, обезоружена или уничтожена, меньше половины полицейских укрылось в доме Совета. Теперь весь Лондон в наших руках. Один дом Белого Совета еще держится. Половина оставшейся у них красной полиции погибла в безумной попытке вторично захватить вас в плен. Они потеряли вас, а с вами и жизнь. Всех, кто проник в театр, мы истребили, отрезали им отступление. Поистине эта ночь была ночью победы. Повсюду блистает ваша звезда. Всего день назад Белый Совет еще правил, как правил в течение гросса лет, правил полтора столетия, а теперь — что у него осталось? Горсть вооруженных людей… Конец!

— Я все же почти ничего не знаю, — сказал Грэхэм. — Я не совсем понял, что произошло. Не будете ли вы добры объяснить мне, где теперь находится Совет? В каком месте происходит сражение?

Острог подошел к стене, что-то щелкнуло, и свет погас. Один диск светился бледным пятном. С минуту Грэхэм стоял ошеломленный.

Затем, освоившись с темнотой, он увидел, что туманный диск углубился и расцветился, стал походить на овальное окно, сквозь которое открывается далекий вид; его глазам предстала странная сцена.

Грэхэм сначала не мог сообразить, что такое он видит.

Перед ним открывался зимний пейзаж; день был ясный, небо — голубовато-серое. Поперек всей картины вдалеке свешивался толстый канат, скрученный из белой проволоки. Ряды громадных ветряных двигателей, широкие промежутки, черные пропасти — все это он видел уже во время своего бегства из дома Белого Совета. Он заметил цепь красных фигурок, проходящих по площади между двумя рядами людей, одетых в черное, и без объяснений Острога догадался, что видит сцену, происходящую на кровле Лондона. Выпавший за ночь снег уже успел растаять. Грэхэм понял, что диск представляет собой усовершенствование прежней камеры-обскуры, хотя это еще не объясняло всего. Красные фигурки двигались слева направо, но исчезали слева; это обстоятельство некоторое время удивляло его, пока он не разобрал, что вся картина двигалась по овалу, как панорама.

— Сейчас вы увидите борьбу, — заявил Острог, стоявший позади него. — Эти люди в красном — пленные. Вы видите то, что происходит на крыше Лондона, — ведь теперь все дома составляют одно целое. И улицы и скверы — все под общей кровлей, не так, как в ваше время.