Необходима осторожность - Уэллс Герберт Джордж. Страница 35

Кокетство этих молодых особ показалось ему гораздо более завлекательным и опасным, чем заигрывание девиц из конторы Лизхолдс, особенно после того, как Молли дала ему отставку. Разговаривая с ними, он не мог удержаться от прерывистого нервного смешка, словно намекающего на какие-то задние мысли. Он не смел и мечтать о поцелуе, объятии или о чем-нибудь подобном, не зная, как они к этому отнесутся, но говорил им самые рискованные вещи. Гораздо худшие, чем все, что ему случалось говорить девицам из «Норс-Лондон Лизхолдс», которые готовы были разобидеться по самому невинному поводу.

Начали они. Безусловно, они. Им хотелось пробудить его неопытную любовь, добиться его покорности, вызвать его преклонение, превратить его в раба, услышать его робкие признания, заставить его быть на побегушках – словом, получить от него все, к чему предназначены подростки, с которыми не так интересно, как со взрослыми мужчинами, но зато не так опасно. И, конечно, любая из них могла добиться этого, но только не обе сразу.

Одна из них была эффектная молодая брюнетка; она провела несколько месяцев во Франции и благодаря этому обстоятельству слегка офранцузилась. Ее звали Эванджелина Биркенхэд; она, видимо, имела какое-то отношение к перчаточному делу, но какое именно, не было в точности известно. Ей суждено был сыграть гораздо более важную роль в жизни Эдварда-Альберта, чем он предполагал, и нам придется уделить ей много внимания. Она говорила по-французски, казалось, как настоящая француженка, во всяком случае, быстрей бельгийцев, но как-то вспышками, и мисс Пулэй, тоже говорившая по-французски, но не так лихо, слушала ее сперва недоверчиво и растерянно, а потом с плохо скрываемым наслаждением. Эдвард-Альберт отметил, что она всегда старается незаметно сесть так, чтобы слышать, что говорит Эванджелина.

Соперницей Эванджелины была мисс Блэйм, крашеная блондинка, не очень разговорчивая, но с чрезвычайно выразительными алчущими глазами. Она не отрываясь слушала Эдварда-Альберта и глядела на него. У нее была особая манера дотрагиваться до него, класть ему руку на плечо или даже на руку, лежащую на подлокотнике кресла. У нее были чрезвычайно мягкие ладони. Разговаривала она шепотом, склоняясь к нему и обдавая его щеку теплым дуновением. Она старалась выведать его подноготную, спрашивала, какие у него стремления.

– Прежде всего – всегда смотреть на вас, – галантно отвечал Эдвард-Альберт.

– Нет, вы расскажите мне о себе. Как вы находите мисс Биркенхэд? Она страшно умная, правда?

– Постольку поскольку, – уклончиво ответил Эдвард-Альберт.

– Вы немножко влюблены в нее?

– Как же это может быть?

Вопросительное мурлыканье…

– Ведь мои мечты принадлежат другой, – пояснил коварный сердцеед и, чтоб избежать дальнейших разговоров на эту тему, томно шепнул: – Вам.

А когда Эванджелина упрекала его за то, что он сидит все с этой Блэйм, и спрашивала, о чем он может говорить с ней, молодой хитрец отвечал:

– Я просто не замечаю, где сижу, когда вижу вас. Просто не замечаю. А разговор! Сами понимаете…

Чудная забава! Все это казалось ему безопасной, невинной игрой. Он и не подозревал, в каком беспомощном положении он скоро окажется.

Но, возвращаясь в роскошном вагоне первого класса из Эдинбурга в Лондон, он подумывал о женитьбе. Он понимал, что перед ним теперь открылась возможность облегчить угнетавшее его бремя страхов и желаний. Он поищет и найдет себе славную женку. При мысли об этом его охватывал радостный трепет. Конечно, необходима осторожность. Надо выбрать славную, здоровую, простодушную, сердечную девушку. Есть ведь много таких, на которых просто немыслимо жениться, – интриганок и потаскушек… распутниц, которые будут тебя надувать, только отвернись…

И Это будет всегда рядом, дома – в любой момент, когда ни вздумается. И не будет опасности запутаться. Не будет страха схватить какую-нибудь из тех ужасных болезней. Не будет мучительных минут неудовлетворенной похоти и стыда. Рядом – женушка, улыбающаяся, уступчивая. Желательно англиканского вероисповедания. Она должна быть религиозна, иначе нельзя быть уверенным… Он сидел, погруженный в мечтания, тихонько насвистывая на свой манер. Они не станут заводить кучу детей, от которых только одно беспокойство, да и фигура у нее может испортиться. Милый Берт просветил его на этот счет. И только представить себе! Вот он идет с женой, разодетой, как картинка, и встречается с тем же Бертом или Нэтсом. «Позволь познакомить тебя с миссис Тьюлер!» – говорит он товарищу. Он будет покупать ей подарки. Делать разные сюрпризы. А она будет радоваться. «Посмотри, что я тебе принес», – будет он говорить ей всякий раз.

Юные грезы любви.

Все это он рисовал себе, не принимая в расчет Эванджелину Биркенхэд. Он и не помышлял о ней до того момента, когда сошел в этот день к обеду.

– Вы вернулись! – воскликнула она. И прибавила: – Садитесь поближе и рассказывайте.

Он поспешил повиноваться, полуиронически, полупочтительно. Он не станет никого посвящать в цели и результаты своей поездки. Он сохранит свой таинственный ореол и будет приятно проводить время с обеими молодыми особами.

Но м-сс Дубер уже успела рассказать. Дело в том, что прежде чем обратиться к м-ру Уиттэкеру, он сразу, как только пришло письмо из Эдинбурга, попросил совета у м-ра Дубера.

8. Эванджелина Биркенхэд

Пора теперь поговорить подробней о мисс Эванджелине Биркенхэд.

Есть во мне, должно быть, какая-то бухмановская черта: не знаю другого писателя, который испытывал бы такую потребность делиться с читателем своими трудностями и тревогами. Вот, например, сейчас я стою перед большим затруднением. Сомневаюсь, могу ли я, автор английского романа, рассчитывать, что я сам или мои читатели знаем французский язык, как его знают французы. Между тем мисс Биркенхэд на данном этапе своего жизненного пути отличалась своеобразной склонностью прибегать к французскому языку по самым неожиданным поводам, и мне кажется, что ни я, ни читатель не вправе судить о том, что это был за французский язык, и пытаться переводить то, что она говорила. Так что самое лучшее – передать ее слова как можно точнее, отметить те случаи, когда они произвели не тот эффект, на который она рассчитывала, и этим ограничиться. И если слова ее в большинстве случаев будут непонятны, то впечатление читателя, по существу, не будет ничем отличаться от впечатления Эдварда-Альберта, а ведь на нем-то, в конце концов, и сосредоточен интерес нашего повествования.

В момент вступления Эванджелины в дуберовский кружок особой формой ее самоутверждения служили восторженные разговоры о милом Пари. Она только что вернулась в Лондон после шестимесячного пребывания в Париже и всеми силами души стремилась обратно. Но она понимала, что это едва ли возможно до отпуска, и Лондон казался ей еще мрачнее по контрасту с сиянием облаков над материком, где витали ее мысли. В пансионе она появилась почти одновременно с мисс Блэйм, искавшей самоутверждения не столько в словах, сколько в действиях.

Эванджелина была брюнетка с желтоватым цветом лица, тонкими изогнутыми бровями и смелым, ищущим взглядом карих глаз, а костюм ее был отмечен тем каше, которое приобретается только в знаменитых заведениях Лувра и Больших Бульваров. Никогда за столом м-сс Дубер не появлялось ничего более французского.

Мисс Биркенхэд рассказывала о Великом Событии своей жизни маленькой группе на том конце стола, где она сидела: Эдварду-Альберту и мисс Блэйм, что-то сочувственно бормотавшим в ответ; молодому голландцу из комнаты напротив Эдварда-Альберта, который хотел выучиться английскому языку и слушал внимательно, с неопределенной любезной улыбкой, видимо, ничего не понимая; вдовушке в митенках, готовой слушать, одобрительно кивая, что угодно, лишь бы это не противоречило требованиям нравственности; мисс Пулэй, которая сперва была немножко рассеянна, но потом стала слушать чуть не с восторгом; Гоупи, в чьи обязанности входило интересоваться каждым, и м-сс Дубер, которая по большей части сидела так далеко, что слышать ничего не могла, но тем не менее слушала, если можно так выразиться, приветливым взглядом и улыбалась, когда видно было, что Эванджелина рассказывает что-то забавное.