Необходима осторожность - Уэллс Герберт Джордж. Страница 46

Выжидательная пауза.

– Я должен сообщить ему об одном только что совершенном преступлении, о грабеже.

Всеобщее изумление.

– Оно совершено его родной дочерью, Эванджелиной. Она похитила наши сердца и…

Конец фразы потонул в бурных аплодисментах и стуке кулаками по столу. Кто-то разбил бокал, не вызвав этим никакого неодобрения. Единственное, что можно было еще услышать, это слово «Торкэй». Папаша Чезер весь сиял от своего ораторского успеха. Пип Чезер похлопывал его по спине. Видимо, старик либо вовсе не заметил маленькой обмолвки Эдварда-Альберта, либо забыл о ней. Да и сам Эдвард-Альберт теперь уже сомневался, имела ли она место. Он осушил свой вновь наполненный и унизанный пузырьками бокал за здоровье хозяина прежде, чем Пип успел помешать этому…

15. Муж и жена

– Не робейте и будьте – и-го-го – ласковы с ней! – крикнул Пип, махая-рукой вслед отходящему поезду.

Потом он исчез за окном, и для молодой четы начался медовый месяц.

Эдвард-Альберт тяжело опустился на сиденье.

– Хотел бы я знать, кто это кинул последнюю туфлю, – сказал он. – Я весь в синяках… Наверно, кто-то нарочно швырнул ее мне прямо в лицо. Ох!

Он закрыл глаза.

– Женился, – прибавил он и умолк.

Она села напротив него.

Некоторое время они не говорили ни слова.

Она была взволнована только что случившимся маленьким происшествием. Один из железнодорожных служащих, сияя, предложил им свои услуги, провел их по платформе и ввел в отдельное купе.

– Желаю счастья, – сказал он и остановился в ожидании. Эдвард-Альберт с тупым недоумением поглядел на жену.

– Видно, хочет получить на чай, – сказал он, порылся в кармане и вынул шесть пенсов.

Тот кинул на монету мрачный взгляд и не двинулся с места. Положение создалось напряженное.

– Ничего, Эванджелина, я улажу, – вмешался Пип, увел обиженного из купе и на платформе устроил так, что лицо его снова прояснилось.

– Кажется, – икнув, промолвил Эдвард-Альберт в ответ на ее безмолвный протест, – я имею право распоряжаться своими деньгами.

– Но он ждал больше! Ведь мы так одеты! У него был такой удивленный и обиженный вид. Он рассердился на тебя, Тэдди.

– А я, может, сам на него рассердился!

Он, видимо, решил, что инцидент исчерпан. Но заявление его о том, что он желает распоряжаться своими деньгами, прозвучало, как отчетливая формулировка положения, которое уже и без того совершенно ясно обозначилось. Очевидно, он тщательно все обдумал и пришел к непоколебимому убеждению; власть денег в его руках. Он настоял на своем праве самому оплатить все, о чем не успел еще позаботиться Пип (свой счет Пип должен был представить позже).

Сидя против Эдварда-Альберта, Эванджелина всматривалась в его угрюмое лицо. Ему ни разу еще не случалось напиваться, и временный приступ веселья, вызванный угощением папаши Чезера, сменился теперь угрюмым упрямством.

Первым ее побуждением было оставить его в покое.

Но уже несколько дней она ждала этого момента и готовилась произнести маленькую речь, которая должна была поставить их отношения на здоровую основу. И этот замысел еще так привлекал ее, что одержал верх над благоразумием.

– Тэдди, – промолвила она, – послушай.

– В чем дело? – спросил он, не открывая глаза.

– Тэдди, мы должны как можно лучше выйти из создавшегося положения. Конечно, я была дура, что влюбилась в тебя, ну да, я была в тебя здорово влюблена, но разлюбила еще быстрей, чем влюбилась. Получилось похищение малолетнего, как сказала эта… Ну, как ее? Блэйм. Detournement des mineurs [36]. Ты меня слушаешь? Надо смотреть правде в глаза. Ты молод, Тэдди, даже для своего возраста. А я – взрослая женщина.

– Не желаю спорить… Что сделано – то сделано… Хотел бы я знать, кто швырнул эту туфлю… Не может быть, чтобы Пип… Пип на это не… не способен.

Говорить было больше не о чем. Она откинулась на спинку и перестала обращать на него внимание. Она чувствовала себя мучительно трезвой, жалела, что не взяла пример с остальных и не позволила себе лишнего по части «шипучки». Старалась собраться с мыслями. Вот для нее наступила новая жизнь, в которой уже не будет еженедельного конверта с жалованьем. Раньше она об этом не думала, а теперь пришла в ужас от такой перспективы…

Она вышла в коридор и стала смотреть на проплывающий за окном пейзаж. Потом оглянулась и пошла в уборную, где можно было запереться и побыть одном. Там она пересчитала свои наличные деньги. Оказалось всего 2 фунта 11 шиллингов 6 пенсов. Не слишком много. И неоткуда ждать больше.

Она вернулась в купе.

Он сидел теперь на другом месте, посредине купе, положив руки на ручки кресла и производя странный звук: нечто среднее между храпом и всхлипыванием, – наполовину спящий и совершенно пьяный. Она долго сидела и глядела на него.

– Tu l'as voulu, Ceorges… как его? Dindon? [37] – прошептала она еле слышно. – Он всегда говорил мне это и смеялся. А что он еще говорил и тоже смеялся? Ах, да. Коли девушка упала, пускай лежит… Только мне теперь не до смеха…

Да, перед ней трудная задача, и надо во что бы то ни стало ее решить. Взглянуть на противника – так в нем нет ничего страшного… Она посмотрелась в длинное зеркало над сиденьем и нашла, что серое дорожное платье очень ей идет. Она одобрительно кивнула своему отражению. Начала позировать перед зеркалом, любуясь собой и испытывая к себе нежность. Видела себя блестящей, великодушной, пылкой, несчастной, но не сдающейся.

– Я не имею права ненавидеть его, – думала она. – Но нелегко будет удержаться от ненависти. Эта история с деньгами. Это что-то новое. Ты ведь и представить себе этого не могла, милая Эвадна. Это надо как-то уладить. Пораскинь-ка мозгами. Сегодня уложи его спать, а завтра поговори с ним как следует.

На вокзале в Торкэй она уже прочно овладела положением. Добилась хороших чаевых для носильщиков, заявив: «У них такса полкроны», – и таким же способом благополучно уладила вопрос с извозчиком.

– А Торкэй кусается, – заметил супруг.

– За хорошее не жалко заплатить, – возразила она, адресуясь отчасти к нему, а отчасти к швейцару отеля.

И, утихомирив своего властелина, она уложила его в постель, а сама долго лежала около него, не смыкая глаз и погрузившись в мечты.

В ее растревоженном воображении проходила целая процессия прекрасных женщин прошлого, которые были вынуждены отдавать свое тело королям-карликам или безобразным феодалам, богатым купцам, сановникам, миллионерам, испытывая при этом еще меньше наслаждения, чем довелось испытать ей. Все женщины в этой процессии были удивительно похожи: среднего роста, брюнетки, с живыми темными глазами и теплой, смуглой кожей; дело в том, что все это был ее собственный образ в тысяче разных прелестных костюмов, всегда жертвенный, но гордый и полный достоинства. Впрочем, одна особа на белой лошади была совсем без костюма: леди Годива. На Венере – жертве Вулкана – тоже было надето немного. Зато на Анне Болейн – богатый наряд. Великолепна была Эсфирь, омытая, умащенная, в чрезвычайно откровенных и роскошных одеждах, звенящих, словно систр, подчиняющая себе царя своей смуглой прелестью, сильная своей покорностью. Она всегда больше покорялась, чем дарила себя, храня драгоценное сокровище самозабвения, которое принадлежало только ей, составляло ее собственную, никому не доступную сущность. Она руководила чудовищем, направляя его к высоким и прекрасным целям.

Может быть, это в конце концов и есть назначение жены?

Да, для большинства женщин это, может быть, именно так.

Существует ли где-нибудь настоящая любовь между мужем и женой? Эти отношения заключают в себе обязательство, а обязательство – смерть любви. Сожительство супругов всегда чересчур тесно. Мужа видишь слишком близко. Amant имеет то преимущество, что с ним не надо жить вместе.