Самовластие мистера Парэма - Уэллс Герберт Джордж. Страница 49

Британская внешняя политика, как всегда, была на удивление неповоротлива.

– Мы верны нашим обязательствам, – говорил Верховный лорд. Он лишился сна, был бледен, утомлен и держался на ногах лишь благодаря тонизирующим снадобьям сэра Тайтуса, но по-прежнему мужественно боролся с обстоятельствами. – Мы поддержим Францию на левом фланге – в Бельгии.

3. Воздушная увертюра

«Мы поддержим Францию на левом фланге – в Бельгии». Этими словами он признавал, что потерпел неудачу, и принимал новое положение вещей. Первоначальный план войны, который Верховный лорд предложил Совету Британской империи, исключал возможность военных действий в Западной Европе. Военные действия виделись ему к востоку от Вислы и Дуная, а поля решающих сражений – в Азии. Он слишком понадеялся на мудрость и широту взглядов дипломатов Америки и Европы. А потому, несмотря на предупреждения Джерсона, весьма мало внимания уделял новым способам ведения воздушного боя над Англией. И вот теперь, вслед за трагедией, разыгравшейся в океане, нагрянула воздушная война.

После вступления французских войск в Вестфалию на европейских границах существенных перемен не происходило. Франко-итальянский фронт был сильно укреплен с обеих сторон, и в действие еще должна была вступить богатая и разнообразная техника, которой в последнее время переоснастили британскую армию. Техника эта задерживалась из-за какого-то просчета в транспортных средствах, необходимых для переброски ее через Ла-Манш. Но все державы располагали теперь мощной авиацией, и уж ей-то ничто не мешало в любую минуту начать действовать. Лондон, Париж, Гамбург и Берлин почти одновременно подверглись разрушительной бомбардировке с воздуха. Луна только-только вступила во вторую четверть, погода в северных широтах стояла теплая и ясная – все благоприятствовало воздушным налетам.

Две недели, ночь за ночью, над Европой стоял гул мощных моторов, и самый воздух трепетал в ожидании все новых взрывов бомб. Истребители воюющих сторон не давали друг другу ни отдыха, ни срока; орудия противовоздушной обороны оказались несостоятельны, и все густонаселенные города были охвачены мрачными предчувствиями и мучительной тревогой, которая в любую минуту могла разразиться бессмысленной паникой. Поначалу бомбардировали только фугасными бомбами. Международные соглашения еще соблюдались. Но все со страхом чувствовали, что фугасные и зажигательные бомбы – лишь предвестники грозных газовых атак.

«Каждому – противогаз!» – требовали лондонские газеты, и повсюду усиленно обсуждались возможности применения и использования «антигазов». Лондонские власти призывали жителей сохранять спокойствие, все театры, мюзик-холлы и кинематографы были закрыты, чтобы по вечерам в центре города не скапливался народ. Населению были розданы миллионы противогазовых масок, они весьма слабо защищали от газа, зато уберегали от паники, а ради этого стоило пойти на самые нелепые «меры предосторожности».

Джерсон предусмотрительно перевел большую часть правительственных учреждений в огромные газоубежища, которые оборудовали в Барнете по его приказу, но поначалу Верховный лорд не желал покидать военное министерство и укрываться в этих убежищах. Все уговоры Джерсона были напрасны.

– Но ведь Уайтхолл – это империя, – сказал Верховный лорд; – Позволить загнать себя под землю – значит уже наполовину проиграть.

Однажды вечером распространился слух, что на Лондон будет пущено огромное количество ядовитого газа, и в этот слух поверили. В Ист-Энде началась страшная паника, обезумевшие толпы хлынули в Эссекс и Вест-Энд. В тот вечер немцы сбрасывали зажигательные бомбы, и, когда пожарные машины прокладывали себе путь в толпе, хлынувшей на запад, на улицах творилось что-то немыслимое. Сотни жертв, раздавленных, затоптанных, были доставлены в больницы, тысячи пострадали от бомб и пожаров.

Верховного лорда попросили посетить больницы.

– Неужели этим не может заняться королевская фамилия? – чуть ли не с раздражением ответил он, ибо его коробило от одного вида страданий. При мысли, что ему, быть может, придется встретить укоризненный взгляд страдальцев, сердце его сжалось. И тут же, меняя тон, резнувший даже его собственный слух, он прибавил: – Мне не пристало покушаться на популярность царствующего дома. Народу гораздо приятнее будет видеть членов королевской семьи, а у меня, бог свидетель, и без того хлопот по горло.

Миссис Пеншо поняла его, она-то прекрасно поняла, но широкая публика, которая не желает знать, что время и силы ее вождей имеют пределы, рассудила иначе: его сверхчеловеческую преданность долгу стали вслух, без стеснения называть бесчеловечностью. Верховному лорду становилось все яснее, что судьба не создала его народным кумиром. Он пытался ожесточить свое сердце, чтобы не чувствовать разочарования, но боль не проходила. Ибо сердце его было столь же нежным, сколь и великим.

Джерсон встречал нарастающую мощь воздушных налетов с нескрываемым удовольствием.

– Парижу достается куда больше нашего, – сказал он. – Эти немецкие зажигательные бомбы – страшная штука, они всю душу вымотают. Говорят, в Вестфалии будут применены репрессивные меры. Хорошо! Рим тоже прошлой ночью бомбили. Итальянцы этого не любят. Уж очень они чувствительный народ. Они могут взбеситься и кинуться на Парэмуцци, если мы не оставим их в покое. Но уж поверьте, бомбардировка – лучший способ пробудить от спячки нашего брата – англичанина. Он уже скоро начнет огрызаться. Британский бульдог еще не вступил в бой. Вот погодите, пока он не разозлится всерьез.

Его безобразный рот захлопнулся с лязгом, точно капкан, дождавшийся жертвы.

– На немецкие зажигательные бомбы может быть только один ответ: газ Л. И чем раньше мы его пустим в ход, тем лучше. Тогда весь мир увидит, что с нами шутки плохи.

4. Урок смутьянам

Но рядовой англичанин вовсе не был тем британским бульдогом, на которого возлагал надежды генерал Джерсон. Он совершенно не желал быть бульдогом. Он по-прежнему был живым человеком, настроенным весьма скептически, и его новомодные взгляды внушали острую тревогу руководителям нации. И воинственный пыл его по преимуществу обращен был не против указанного ему врага, но против того Владыки и вдохновителя, который один еще мог привести англичан к победе.

Декрет об охране общественной безопасности стал теперь в стране основным законом. Он, пожалуй, и не вполне соответствовал конституции, но диктатура вытеснила конституцию. Однако он повсеместно вызывал возражения. Всеобщая апатия сменилась духом противодействия, который проявлялся тем более дерзко, чем сильней его преследовали. На севере, на востоке и западе народ протестовал, возмущался, отказывался повиноваться. Непокорные рабочие нашли юристов, объявивших правление Верховного лорда незаконным, и собрали средства на организацию сопротивления. В доброй половине городов представители власти отказались подчиняться Верховному лорду, и их пришлось сместить при помощи военного суда. Никогда еще разрыв между стремлениями народа и волей имущих и правящих классов не был столь явным и столь глубоким. Какой же непрочной, оказывается, была верность империи!

Напряженное положение внутри страны и вне ее приводило Верховного лорда в отчаяние.

– Англичане мои, – говорил он, – англичане, вас обманули. – Он стоял с пачкой донесений о ходе мобилизации и повторял: – Нет, этого я не ждал.

Чтобы убедить эту героическую и нежную душу, что репрессии – суровая необходимость, Джерсону пришлось пустить в ход все свое умение. И, однако, именно потому, что Верховный лорд отошел в сторону и держался в тени в памятном случае с больницами, о нем сложилось неверное мнение, и репрессии, к которым он вынужден был прибегнуть, сочли естественным проявлением присущей ему жестокости и самонадеянности. Карикатуристы изображали его со свирепо выпученными глазами и злобным оскалом зубастого рта. А рукам его, право же очень красивым, придавали сходство с когтистыми лапами. Никогда еще на него так яростно не нападали. «Я должен быть тверд, – повторял он про себя, – пройдет время, и они поймут».