На игле - Уэлш Ирвин. Страница 12

В вестибюле вокзала к нему подошла группа парней.

— Ирландский ублюдок! — крикнул один пацан.

— Вы ошиблись, ребята. Я болею за «Боруссию-Мюнхенгладбах».

Он почувствовал удар в челюсть и вкус крови на губах. Они пнули его пару раз ногами и пошли прочь.

— С Новым годом, ребята! Любви и мира вам, братья джамбо! — посмеялся он над ними, закусив свою солёную разбитую губу.

— Он ещё выёбывается, — сказал один из них. Стиви показалось, что они сейчас вернутся, но они переключились на какую-то азиатку с двумя маленькими детьми:

— Ебучая пакистанская шлюха!

— Вали на хуй в свою страну!

Вскоре это стадо обезьян покинуло здание вокзала.

— Какие обаятельные и чуткие молодые люди! — сказал Стиви женщине, которая смотрела на него, как кролик на ласку. Она видела перед собой ещё одного белого парня с плохой дикцией, кровоточащей губой и перегаром изо рта. И прежде всего, она видела ещё один футбольный шарф, наподобие тех, какие носили её обидчики. Разница в цвете не имела для неё значения, и она была права, осознал Стиви с беспощадной грустью. Вполне возможно, парни в зелёных шарфах тоже наезжали на неё. Говнюков хватает везде.

Поезд опоздал всего лишь на двадцать минут, то есть, по меркам британской железной дороги, прибыл практически вовремя. Стиви гадал о том, приехала ли она. Его мучила паранойя. Страх накатывал волнами. Ставка была слишком высока. Высока, как никогда. Он не видел её, не мог даже мысленно представить её. И вдруг она появилась словно бы из ниоткуда, совсем не такая, как он думал, более реальная и даже ещё красивее. Они обменялись улыбками, взволнованными взглядами. Он пробежал разделявшее их короткое расстояние и обнял её. Они слились в долгом поцелуе. А когда разомкнули губы, то увидели, что перрон опустел, а поезд давным-давно уехал в Данди.

Базара нет

Из соседней комнаты донёсся леденящий душу вопль. Дохлый, развалившийся рядом со мной на подоконнике, навострил уши, как собака, услышавшая свист. Я вздрогнул. Этот крик пронимал меня насквозь.

Лесли с криком вбежала в комнату. Это было ужасно. Я хотел, чтобы она замолчала. Нет. Я не мог с ней справиться. Никто не мог. Уже не мог. Больше всего на свете я хотел, чтобы она перестала вопить.

— Девочка умерла… умерла… Доун…о господи… боже ж ты мой, — всё, что я мог разобрать в этом бессвязном лепете. Она рухнула на потёртый диванчик. Мой взгляд приковало коричневое пятно на стене прямо над ней. Что это, блядь, такое? Откуда оно взялось?

Дохлый вскочил на ноги. Глаза у него были выпучены, как у лягушки. Он всегда напоминал мне лягушку. Сидит-сидит, а потом — гоп, вскочил и попрыгал. Он посмотрел сначала на Лесли, а потом прошмыгнул в спальню. Метти с Картошкой озирались кругом, ни во что не врубаясь, но даже сквозь наркотический туман они понимали, что произошло что-то очень скверное. Я тоже понимал. Сука, я так и знал. Я сказал то, что говорю всегда, когда происходит что-то скверное.

— Я щас сварю, — сказал я им. Метти впился в меня взглядом. Он кивнул мне. Картошка встал, залез на диван и сел в нескольких футах от Лесли. Она обхватила руками голову. Примерно минуту я ждал, что Картошка дотронется до неё. Я надеялся. Я хотел, чтобы он это сделал, но он только тупо смотрел на неё. Даже издали мне было видно, что он уставился на большую родинку у неё на шее.

— Это я виновата… я во всём виновата, — причитала она, закрывая лицо руками.

— Слышь, Лес… это самое, Марк ща сварит, слы… ты поняла, это самое… — сказал ей Картошка. Это были первые слова, которые я услышал от него за несколько дней. Наверняка, он что-то говорил всё это время. Должен был говорить, в натуре, блядь.

Вернулся Дохлый. Весь напряжённый, особенно шея, как будто пытался сорваться с невидимого поводка. У него был гробовой голос. Как у сатаны в фильме «Изгоняющий дьявола». Мы все заткнулись.

— Блядь… ёбаная жизнь! И чё теперь делать, а?

Я никогда его таким не видел, а я знаю этого ублюдка почти всю свою жизнь:

— Чё случилось, Сай? Что за хуйня, бля?

Он подошёл ко мне. Мне показалось, он собирается меня отпиздить. Мы отличные кореша, но иногда тузим друг друга, по пьянке или со злости, если один задрачивает другого. Но это же несерьёзно, просто чтоб спустить пар. Между корешами это бывает. Но только не сейчас, когда у меня начинались ломки. Если бы этот мудак меня ударил, мои косточки рассыпались бы на миллионы мелких осколков. Он просто стоял надо мной. Спасибочки, бля. Ой спасибо, Дохлый Саймон!

— Всё накрылось пиздой. Это полный пиздец! — завыл он громким, отчаянным голосом. Он похож был на раздавленную собаку, которая ждёт, чтобы кто-нибудь её пожалел.

Метти и Картошка встали и побежали в спальню. Я, мимо Дохлого, за ними. Я почувствовал запах смерти в комнате ещё до того, как увидел ребёнка. Он лежал ничком в своей кроватке. Он, вернее, она была холодной и мёртвой, с синяками под глазами. Мне даже не нужно было её трогать. Она лежала, как выброшенная кукла на дне детского гардероба. Такая махонькая. Крохотная, бля. Малютка Доун. Какая жалость!

— Малютка Доун… не могу поверить. Какой грех на душу… — сказал Метти, покачивая головой.

— Ну и духан, бля… это самое, сука… — Картошка прижал подбородок к груди и медленно выдохнул.

Метти всё так же качал головой. Он готов был взорваться:

— Всё, я сваливаю отсюда на хуй. Я не знаю, что делать, бля.

— Ёбаный в рот, Метти! Ни один поц отсюда не уйдёт! — заорал Дохлый.

— Спокуха, чувак, спокуха, — сказал Картошка, но его голос был очень неспокойным.

— У нас тут заныкана гера. Эту улицу уже несколько недель пасут суки-легавые. Мы щас на ёбаных кумарах, и у всех нас скоро начнутся ебучие ломки. Полицейские ублюдки на каждом хуевом углу, — сказал Дохлый, стараясь держать себя в руках. Мысли о столкновении с полицией всегда помогают сосредоточиться. В вопросе о наркотиках мы классические либералы и горячо выступаем против вмешательства государства в любой форме.

— Угу… а может, всё-тки лучше свалить на хуй? Мы тут всё приберём и съебёмся, а Лесли вызовет скорую или полицию. Лично я согласен с Метти.

— Слышьте… может, надо остаться с Лес, это самое. Мы же типа друзья, и всё такое. А? — отважился спросить Картошка. Такая солидарность в нынешних обстоятельствах была чем-то из разряда фантастики. Метти снова покачал головой. Он недавно отмотал шесть месяцев в Сафтоне. Если его опять заметут, то навесят охуенный срок. Тут же везде рыщут мусора. По крайней мере, такое ощущение. Лично на меня картина, нарисованная Дохлым, произвела большее впечатление, чем предложение Картошки держаться вместе. Только пусть не вздумают спускать всю дрянь в унитаз. Лучше пускай меня посадят.

— Я так понимаю, — сказал Метти, — это Леслин бэбик, правильно? Если б она за ним лучше смотрела, он бы, может, и не умер. Ну а мы тут при чём?

Дохлый задышал часто и глубоко.

— Мне неприятно об этом говорить, но Метти прав, — сказал я. Мне становилось всё хуже. Я просто хотел поскорее вмазаться и съебаться.

Дохлый отмалчивался. Это было странно. Обычно этот сукин сын рявкал на всех и каждого, не обращая внимания, слушают его или нет.

Картошка сказал:

— Это самое, мы типа не можем бросить Лес на произвол судьбы. Это будет типа как нехорошо. Врубаетесь?

Я посмотрел на Дохлого и спросил:

— От кого у неё бэбик?

Дохлый ничего не ответил.

— От Джимми Макгилвэри, — сказал Метти.

— Хуя лысого! — Дохлый недоверчиво ухмыльнулся.

— Не разыгрывай из себя ёбаного мистера Невинность, — Метти повернулся ко мне.

— Че-го? Пошёл ты на хуй! Чё ты гонишь? — ответил я, совершенно охуев от такого наезда.

— Ведь ты там был, Рентс. На вечерине у Боба Салливэна, — сказал он.

— Да ты чё, чувак, у меня с Лесли ничё не было. — Я говорил правду, но тут же понял, что дал маху. В некоторых компаниях люди верят не тому, что ты им говоришь, а как раз противоположному; особенно это касается секса.