Порно - Уэлш Ирвин. Страница 20

Я не знаю, где он, твой папа. Он снова нас обманул, мой хороший, и снова именно я должна быть сильной. Твой папа может пускаться в загулы, а я не могу. Просто потому, что кто-то должен быть сильным. А у меня это получается чуть лучше, чем у твоего слабого глупого папки. Хотелось бы мне, чтобы он действительно был ублюдком, потому что так было бы проще. Но он — лучший мужчина из всех, и не позволяй никому говорить что-то другое. Да, он самый лучший, но от этого только труднее. Я не могу быть его мамочкой и твоей мамочкой одновременно. Не могу, потому что я не такая уж сильная. Если бы я была сильной, по-настоящему сильной, я бы, наверное, так и сделала, даже если бы знала, что он держит меня за дуру. Но я, повторю, не такая уж сильная, и мне надо заботиться в первую очередь о тебе. Просто потому что ты такой маленький.

Меня это так задело, брат. Прочел раз, другой и, надо сказать, даже слегка прослезился, да не за себя, а за киску, которая это написала. Вся эта любовь, направленная не туда. Я имею в виду, когда я был моложе, я был просто помешан, помешан, помешан на этой девушке, но я думал, что все безнадежно, что мне до нее не дотянуться. Цыпочка из престижного района в предместье не будет якшаться с игроком Восточной Шотландской Лиги. Но герыч, он всех уравнивает, да и нравились мы друг другу с самого начала. И вот однажды, когда мы с ней вместе ушли домой после очередного ширялова у кого-то на хате, это все и случилось. И вот мы вместе уже восемь лет, и я вижу, что они сделали с ней, эти годы, которые она провела со мной. Надо ее отпустить, просто отпустить и все, и оставить ей денег, дать ей хорошее выходное пособие.

Вот что мне надо сделать, брат.

Так что после занятия я иду по Бульвару и пытаюсь придумать, как все устроить, и тут начинаются знакомые судороги, и меня прошибает пот, и я чувствую, что теряю контроль над собой. Стараюсь как-то подбодрить себя, думаю о блондинках и книжках и таращусь на интеллигентного вида блондинистую деваху, которая явно мужчин ни во что не ставит. С ней можно было бы душевно поговорить, скажем, о русских романах, очень даже душевно. Как раз в тему, вот маленький книжный магазинчик, он открыт, и я иду через улицу, чтобы заглянуть туда. Но внутренний таймер глючит, и эта резвая машина почти задевает меня — тарахтит по улице мимо меня, завывая клаксоном. Мне становится страшно, по-настоящему страшно, как будто скелет выпрыгнул у меня из тела и сплясал коротенькую джигу перед тем, как вернуться обратно.

Однако я жив и здоров. Воздух в магазине затхлый и спертый, какой обычно бывает в старых букинистических лавках, но тут есть и новые книжки, и все такое. В магазине хозяйничает какой-то толстый дедулька, седой и в очках, и он не отрывает своих гляделок от Мерфи, который тоже здесь. Я быстро просматриваю книжки и замечаю одну по истории Лейта. Это все старье, хотя старье — это именно то, о чем, как мне кажется, и должна быть история! Заглядываю в последний раздел — о современном Лейте. Полный отстой. Уже давно пора написать настоящую историю знаменитого старого порта, поговорить со стариками в округе; ну, со стариками, которые работали в доках, в порту, на таможне, пили в кабаках, гуляли, в общем, по полной, теперь уже так не гуляют, теперь вокруг одна отмороженная молодежь с кольцами на пальцах, все из себя рэпперы, танцуют хип-хоп, как мой заика-приятель Кертис.

Я кладу книгу на полку и выхожу на улицу, и тут, на той стороне, у банкомата, вижу как будто знакомого парня, и это Кузен Доуд, ну, парень из Глазго. Я иду к нему через улицу, на этот раз уже внимательно следя за дорогой.

— Доуд…

— Привет, Урод, — говорит он, моргая глазами как будто неодобрительно, потом вдруг светлеет лицом. — Может, хочешь ширнуться?

Вот так вот, этот пацан Уиджи, он так и сказал, а я просто не мог поверить! Сам сказал, просто так, я же его не спрашивал. Благослови, Боже, хана из Глазго и его ребят. Классный он крендель, Доуд. Такой коренастый пацанчик с сероватыми волосами, он всем рассказывает, как классно в Глазго, но живет почему-то здесь.

— Эх, я и не знаю, когда смогу отдать тебе должок, парень…

— Эй! Это же я! — Доуд показывает на себя пальцем, и мы идем в «Старую соль».

— А я тут в банк заскочил, сменить свой пин-код. В моем банке так можно, ну, поменять свой пин-код, чтобы было удобней его запоминать. Зуб даю, в твоем банке такие услуги не предусмотрены, — говорит он, весь из себя такой важный.

Я типа задумываюсь об этом.

— Ну, вообще-то я никогда реально не заморачивался с банками, брат. Только однажды, когда меня направили на лечение, ну, когда я на крэке сидел, меня заставили открыть счет. Я говорил им, не, парни, не банковский я человек, в натуре, просто дайте мне наличные, так они уперлись и говорят: извини, брат, ну, это, чисто, последняя заморочка такая, ты че, не знаешь?

Доуд кивает и хочет что-то сказать, но я не даю, потому как нельзя позволять Уиджи заводить разговор, брат, он, конечно, хороший парень, но если заводит свою байду типа: «ладно мужик, как дела, между прочим», его уже не заткнешь. Если вдруг нужно будет набрать команду говорунов, ну, типа как сборную Шотландии, я даже не сомневаюсь, что по крайней мере восемь или девять из одиннадцати будут из Уиджи. Так что я продолжаю:

— Ну, в общем, открыл я счет, а они прекратили мне денежки переводить. Счет перешел к Пятой Восточной, ну, ее на самом деле зовут Лимонной Мармеладкой, но я называю ее Восточной, ну, это вроде как принято, понимаешь?

— Ты тот еще крендель, Урод, — улыбается Кузен Доуд и кладет руку мне на плечо. — Interdum stultus bene loquitur, да, приятель.

У Доуда светлая голова для такого, грязнули немытого, знает много латыни и все такое.

— И то правда, Доуд… кстати, а что это значит?

— Это значит, что в твоих… хм… словах есть доля истины, Урод, — отвечает он.

Ну, такое услышать всегда приятно, вроде как потешить свое самолюбие, и все такое, так что вот он я, весь в восторге. А еще та двадцатка, которую добрый Куз вложил мне в руку, она очень мне пригодится, даже более чем.

13. Шлюхи из города Амстердама (Часть 1)

Диджей хорош; это видно хотя бы уже по тому, сколько людей наблюдают за ним, столпившись возле его кабинки, и еще по тому, как он спокоен перед лицом этой почти что меланхоличной аудитории, которая только и ждет, когда что-нибудь произойдет, и им всем невдомек, что все уже случилось.

Ясное дело, он ставит эту мелодию, и они буквально взрываются, сами слегка ошарашенные своей бурной реакцией, внезапно они понимают, что он с ними играет, водит их за нос уже добрых полчаса. Под нарастающие аплодисменты он выдает лукавую улыбку, которая искрой проносится по танцполу.

По танцполу моего клуба, здесь, на Геренграхт, на «канале джентльменов», в старом Амстердаме. Я потягиваю свою водку с колой, сидя в тени в самом дальнем углу зала, и думаю про себя, что надо присматривать за этим парнем, хотя я всегда очень по-дружески принимаю всех приглашенных диджеев, даже тех, кто, с моей точки зрения, являет собой воплощение мудачества в чистом виде. Но Мартин вполне в состоянии сам за ним присмотреть, вот пусть он и смотрит, а я, образно выражаясь, умываю руки, потому что он из моего родного города, и я его знаю. Я ничего не имею против людей из моего города, просто я не люблю пересекаться с ними здесь.

Я вижу Катрин, она стоит спиной ко мне. Короткое темно-синее платье, плотно облегающее ее изящную фигурку, копна криво подстриженных светлых волос. Она стоит с Мицем и какой-то вполне подходящей для секса малолеткой, которую он притащил с собой. Сложно сказать, в каком Катрин настроении, я надеюсь, она уже закинулась таблеточкой. Я обнимаю ее за талию, но мое настроение резко падает, когда я чувствую, как она напряглась под моей рукой. Тем не менее я предпринимаю попытку.

— Хорошая вечеринка, да? — кричу я ей в ухо. Она поворачивается ко мне и говорит этак мрачно: