Новые центурионы - Уэмбо Джозеф. Страница 35

— Привет, юноша, — сказал Гус, но голос его прозвучал слабо.

— Отчего тебе так нравится стрелять в черный народ? — спросил мальчишка.

— Кто тебе такое сказал? Это не…

Рванувшая с места машина швырнула его на спинку сиденья. Рэнтли гнал во весь опор мимо Бродвея и Пятьдесят четвертой улицы назад, к району их патрулирования. Гус обернулся и увидел, что мальчишка по-прежнему стоит на том же пятачке, следя за набирающей скорость дежуркой.

— Раньше такого не было. Раньше они так не кучковались, — сказал Рэнтли, закуривая сигарету. — Три года назад, когда я впервые пришел на эту службу, мне даже нравилось работать здесь: негры разбирались в полицейских делах ничуть не хуже нашего и никогда вот так не кучковались.

Нынче все переменилось. Кучкуются по любому поводу. Словно к чему-то готовятся. Мне не следовало заглатывать наживку. И совсем не следовало с ними спорить. Но это напряжение… Оно выбивает меня из колеи. Ты очень испугался?

— Д-да, — ответил Гус, гадая, насколько охватившее его оцепенение было очевидно для других. За прошедший год такое с ним приключалось уже несколько раз. В один прекрасный — или кошмарный? — день, когда на него нападет вот такое же оцепенение, ему придется действовать куда решительнее. Тогда-то он и узнает себе истинную цену. Пока что от этого знания всякий раз его спасала какая-нибудь случайность. Пока что ему удавалось избегать своего жребия. Но настанет день, и он все про себя выяснит.

— А я ничуть, — сказал Рэнтли.

— Правда?

— Ага, только вот чье это дерьмо на моем сиденье? — ухмыльнулся он, покуривая, и тут они оба расхохотались, отводя душу и высвобождаясь из плена натянутых до предела нервов. — Толпа вроде этой за две минуты не оставит на тебе живого места, — сказал Рэнтли, выпуская в окно облачко дыма, и Гус подумал, что его напарник не выказал перед недоброжелателями-зрителями и тени страха. Рэнтли было всего двадцать четыре, но из-за золотистых каштановых волос и румянца на лице он казался еще моложе.

— Ты не считаешь, что следует отменить твой вызов? — спросил Гус. — Больше ведь нам помощь не нужна.

— Конечно, действуй, — сказал Рэнтли и с любопытством покосился на Гуса, а тот уже докладывал:

— Три-А-Девяносто один, подмога на угол Пятьдесят пятой и южного Бродвея отменяется, толпа разошлась.

Никто не ответил, и ухмылка Рэнтли сделалась шире, тут только до Гуса дошло, что радио не работает. Он увидел бессильно повисший шнур от микрофона и понял, что, пока они стояли «в окружении», кто-то выдернул провод с мясом.

— Выходит, ты брал их на пушку, когда сказал, что едет подкрепление?

— Ай да я! — воскликнул Рэнтли.

Как приятно было Гусу ехать вот так сперва к радиомагазину, а после в район Креншоу — в ту сторону Университетского округа, где царствовали шелковые чулочки и все еще жили белые, много белых, где негры были «вестсайдскими неграми», где дома в шестьдесят тысяч долларов на Болдуин-хиллз возвышались над районными универмагами и где вокруг тебя никогда бы не сомкнулось враждебное кольцо из черных лиц.

На боковой стене оштукатуренного многоквартирного дома с фасадом на трассу, ведущую к гавани, Гус прочитал выведенную распылителем надпись в четыре фута высотой: «Дядюшка Ремус — местный дядя Том, друг белых».

Отсюда Рэнтли свернул на шоссе и помчался на север. И сразу длинные пальмы, ограждавшие трассу с южного центра Лос-Анджелеса, сменились жилыми домами в его истинном центре. Они находились в деловой части города и неторопливо двигались к радиомастерской в здании полиции, где им должны были заменить микрофон.

Любуясь красивыми женщинами, которых в этой части города всегда было пруд пруди, Гус ощутил легкое раздражение и понадеялся, что хоть сегодня Вики не заснет до его прихода. Несмотря на все меры предосторожности, супружеские обязанности она выполняла не столь добросовестно, сколь прежде, только это ведь естественно, подумал он. Затем его охватило чувство вины, которое он периодически испытывал с тех самых пор, как родился Билли, и пусть он знал, что винить себя смешно, но все же: любой, если он не дурак, позаботился бы о том, чтобы двадцатитрехлетняя девушка менее чем за пятилетку семейной жизни не стала производить на свет троих детей, особенно если эта девушка не слишком для того созрела и во всем зависит от своего мужа, во всем, кроме принятия важнейших решений, да еще верит, что муж ее сильный человек, и… Ох, смеху-то!

С момента, как он признался себе в том, что брак его оказался ошибкой, ему в чем-то сделалось даже проще. Стоит взглянуть правде в лицо, и с ней прекрасно можно ужиться, размышлял он. Откуда же было ему знать в свои восемнадцать, что так все обернется? Он и сейчас знает не слишком-то много, ну разве то, что жизнь не исчерпывается непрестанными плотскими утехами да романтической страстью. Вики была хорошенькой девчушкой с восхитительным телом, до нее ему вечно приходилось довольствоваться дурнушками, и даже на последнем рождественском вечере в школе он все никак не мог подыскать себе девчонку. В конце концов остановился на своей соседке Милдред Грир, ей тогда едва стукнуло шестнадцать, а фигура уже была как у толкательницы ядра. Явившись на вечер в розовом шифоне, вышедшем из моды добрый десяток лет назад, она здорово тогда вогнала его в краску. Так что женитьба на Вики — не одна лишь его вина. Это и вина юности, не позволившей им познать ничего в этом мире, кроме собственных тел. Да и что с них взять, с восемнадцатилетних?

— Видишь вон того парня с копной светлых волос? — спросил Рэнтли.

— Которого?

— В зеленой тенниске. Видел, как он засек нас и тут же заспешил через стоянку?

— Нет.

— Забавно, скольких людей от одного только вида полицейской машины начинает бить черно-белая лихорадка, заставляя кидаться наутек как чертей от ладана. За всеми все равно не угонишься. Зато размышляй себе о них на здоровье, хоть до одури. Что у них за тайна? Никогда не разгадать.

— Мне это знакомо, — сказал Гус и снова вернулся в мыслях к Вики. Ну как такая красавица может быть столь слабой и несамостоятельной? Он всегда полагал, что люди с привлекательной внешностью совершенно естественно должны обладать и определенной долей уверенности в себе. И всегда полагал, что, будь он попредставительней, он бы так не чурался людей и научился бы свободно общаться не с одними только близкими друзьями. А их, близких друзей, было слишком мало, и в настоящий момент, за исключением друга детства Билла Хэйдерана, он вообще не мог припомнить никого, с кем бы действительно желал свидеться. Разве что с Кильвинским. Но тот был гораздо старше. Теперь, когда его бывшая жена вновь вышла замуж, Кильвинский остался совсем один. Всякий раз, придя к ним в дом на обед и наигравшись с детьми Гуса, Кильвинский заметно мрачнел, это даже от Вики не укрылось.

Как ни любил Гус Кильвинского, считая его своим учителем и больше чем приятелем, с тех пор как тот принял решение перевестись в отдел информации, заявив при этом, что идеальнее пастбища для старых беззубых полицейских просто не найти, — с той самой поры виделись они не часто. В прошлом месяце Кильвинский внезапно уволился и очутился в Орегоне. Гус рисовал его в своем воображении удящим рыбу в широченной рубахе и штанах цвета хаки, с прядью серебряных волос, выбивающейся из-под бейсбольной кепочки, с которой тот на рыбалке не расставался.

Поездка с Кильвинским и тройкой других полицейских на рыбалку к реке Колорадо удалась на славу, и теперь память упорно рисовала Кильвинского таким, каким он был тогда, на реке, — жующим мундштук и словно позабывшим обо всем, кроме зажженной сигареты, закидывающим и выбирающим лесу с легкостью, свидетельствовавшей, что эти крупные грубые руки не только сильны, но умеют быть быстрыми и ловкими. Как-то раз, когда Кильвинский был приглашен к ним на обед — сразу после того, как они купили домик с тремя спальнями и не успели еще толком обставиться мебелью, — он завел их маленького Джона в полупустую гостиную и принялся подбрасывать его в воздух, и опустил вниз только тогда, когда и тот, и наблюдавший за ними Гус окончательно зашлись от смеха. И конечно, когда дети отправились спать, он приуныл и сделался угрюмым. Как-то раз Гус спросил его о семье, и тот ответил, что они сейчас где-то в Нью-Джерси, ответил так, что расспрашивать дальше Гусу не захотелось. Остальные приятели-полицейские были «напарниками по дежурству», только и всего. Странно, но никто ему больше не нравился так, как Кильвинский.