Новые центурионы - Уэмбо Джозеф. Страница 47

— Отдай ее мне, Дороти, — сказал Рой, шмыгая носом и отирая лицо рукавом оранжевой спортивной рубашки в клетку, которую носил навыпуск, пряча под ней ремень, пистолет и наручники.

— Рой, я ее мать.

— Я заплачу тебе сколько угодно, Дороти. В своем завещании отец отказал мне кое-какие деньжата. Карл намекнул мне как-то, что, если я когда-нибудь изменю свое решение и войду в семейное дело, возможно, я смогу прибрать их к рукам. Я так и сделаю. Я тебе все отдам. Что только пожелаешь, Дороти…

— Я не продаю своего ребенка, Рой! Когда, черт тебя дери, ты повзрослеешь?

— Я перееду к родителям. Пока я на работе, за Бекки могла бы присматривать мама. Я уже с ней говорил. Ну пожалуйста, Дороти, ты даже представить себе не можешь, как я ее люблю. Я люблю ее больше, чем ты.

Минуту трубка молчала, и по спине Роя поползли холодные мурашки от испуга, что Дороти отключила телефон, затем она сказала:

— Может, так оно и есть, Рой. Может, ты ее и любишь по-своему. Только не думаю, чтоб ты любил ее ради нее самой. Здесь что-то другое. А то, кто ее любит больше, не имеет никакого значения. Главное, что ребенку, в особенности маленькой девочке, нужна мать…

— Но есть же моя мать…

— Будь ты проклят! Хоть бы раз в жизни заткнулся и подумал о ком-нибудь, кроме себя! Я пытаюсь втолковать тебе, что Бекки нужна мать, настоящая мать, так уж случилось, что эта мать — я. И мой адвокат, и я сама объяснили тебе, что посещать ее, и даже чаще, чем положено, — твое право. Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, естественно, не выходя за рамки разумного. В этом отношении я буду очень либеральна. Не думаю, чтобы и мои требования были несправедливы. И конечно, не так уж это для тебя и трудно — заработать лишний доллар на грошовые алименты.

Рой трижды набрал полную грудь воздуха, его пронзила острая боль от собственного унижения. Этого он и опасался, потому и решил в конце концов высказать последнюю мольбу по телефону, и слава Богу, что решил. Из-за этого развода он совсем обезумел, так что теперь едва мог контролировать простейшие эмоции.

— Ты очень великодушна, Дороти, — наконец вымолвил он.

— Желаю тебе всего наилучшего, и воздай мне за это Господь!

— Благодарю тебя.

— Могу я дать тебе маленький совет, Рой? По-моему, никто тебя не знает лучше, чем я.

— Почему бы и нет? Сейчас так легко поязвить на мой счет. Посоветуй мне рухнуть замертво, и я, скорее всего, так и сделаю.

— Нет, Рой, не сделаешь. С тобой будет полный порядок. Послушай, приди в себя и поезжай куда-нибудь. Ты хватался то за одно, то за другое, пока не начал изучать криминологию. Ты говорил, что поработаешь в полиции какой-то годик, но прошло уже два с лишним, а до диплома тебе так же далеко, как до луны. Если быть полицейским — именно то, чего тебе хочется, — что ж, прекрасно. Только не думаю, что это так. По-настоящему тебе ведь это никогда не нравилось.

— По крайней мере это лучше, чем вкалывать ради куска хлеба.

— Прошу тебя, Рой, кончай дурачиться. Это последний совет, который я даю тебе бесплатно. Возьми себя в руки. Пусть даже ради этого тебе придется вернуться в отцовское дело. Ты можешь кончить куда хуже. Не думаю, что ты станешь удачливым полицейским. Тебя вечно что-то не устраивало в твоей работе, ты расстраивался из-за всякого пустяка.

— А может, у меня не имелось другого выхода, как быть несчастным?

Может, и не будет…

— Может, и так, Рой. Может быть. Но в любом случае поступай, как считаешь лучшим для себя. Я уверена, что видеться нам придется часто, если, конечно, ты будешь заезжать за Бекки.

— Вот в этом можешь не сомневаться.

— Будь здоров, Рой.

Он присел на заваленный бумагами стол и закурил, невзирая на мучившее его несварение и подозрения на открывающуюся язву. Закончив первую сигарету, он прикурил от тлеющего окурка вторую. Он знал, что огонь принесет желудку лишь новые страдания, ну так что ж, чем хуже — тем лучше.

На миг в голове мелькнула мысль о новеньком, необстрелянном «смит-вессоне», который покоился на его бедре и не давал ни на секунду забыть о том, что он, Рой, впервые за свою карьеру полицейского выполняет задание, переодевшись в штатское, словно шпик. Только сейчас он осознал, до чего жаждал такого назначения, и, когда командир патрульной службы поинтересовался, нет ли у него желания выручить коллег и поработать месяц в полиции нравов, он тут же ухватился за предложение шефа.

Немного полегчало, и он решил, что глупо — просто дурной вкус! — погружаться в размышления о «смит-вессоне», как он позволил это себе минуту назад. Все не так уж плохо. У него еще есть надежда.

Ключ в замке повернулся, дверь резко распахнулась, и в комнату вошел незнакомый Рою лысеющий, кричаще одетый человек. Ремень с кобурой свисал через плечо, в руке бумажный пакет.

— Привет, — сказал Рой, вставая и надеясь, что с лица его исчезли следы недавних слез.

— Здорово, — сказал человек, протягивая руку. — Должно быть, ты из новеньких.

— Рой Фелер. Я здесь всего на месяц, кого-то замещаю. Сегодня только третье мое дежурство.

— Вот как? А я Фрэнк Гэнт. С понедельника был в отгулах. Да, я слыхал, что мы одолжились у патруля. — Кисть у него оказалась тяжелой, а рукопожатие — крепким. — Не знал, что тут кто-то есть. Обычно тот, кто приходит на дежурство первым, отпирает дверь.

— Моя вина, — сказал Рой. — В следующий раз так и сделаю.

— Вот и ладно. С остальными уже перезнакомился?

— Да. С тобой лишь не встречался.

— Выходит, отложил сливки напоследок, — улыбнулся Гэнт и положил бумажный пакет поверх металлического ящика с картотекой. — Мой ленч, — указал он на сверток. — А ты с собой не носишь?

— Нет, обе ночи выкладывал за него денежки.

— Лучше, пожалуй, приносить с собой, — сказал Гэнт. — Работая у нас, лишаешься массы преимуществ, ты еще убедишься в этом. Сняв свой синий костюмчик, ты сразу теряешь все дармовые кормушки. Приходится платить за жратву или таскать ее с собой. Я вот таскаю. Работать в «нравах» довольно накладно.

— Похоже, я перейму твой опыт. Выбрасывать на ветер кучу денег — сейчас это не по мне.

— Кучу не кучу, а кое-что придется, — сказал Гэнт, садясь за стол и раскрывая вахтенный журнал, чтобы внести в него запись за третье августа.

— Нам вручают несколько монет в неделю и хотят, чтоб мы укладывались в эту сумму — слышишь, эта мелочь у них «суммой» называется, — только обычно мы спускаем ее в первый же вечер. Ну а после тратишь собственные бабки, иначе ведь и работа не выгорит. Что до меня, то я стараюсь тратить их как можно меньше. У меня пять малышей.

— Полностью с тобой согласен, — сказал Рой.

— Тебе еще ничего не выдавали?

— Вчера в баре работали, копались в нарушениях закона по отпуску спиртного, — ответил Рой. — Заказал на два доллара, но фактически истратил пятерку. Недодали сдачу — три доллара.

— Такова уж наша судьба, — вздохнул Гэнт. — Работенка, конечно, что надо, и, коли ты не привык сидеть сложа руки, тебе она придется по душе, беда только с этими негодяями, что не желают раскошелиться ровно настолько, насколько оно для пользы дела необходимо.

— Остаться здесь на постоянку я б не отказался. Может, появился бы шанс показать, на что гожусь.

— Это уж точно, — сказал Гэнт, открывая пухлую картонную папку и перелистывая какие-то бланки, в которых Рой научился уже узнавать заявления о нарушении общественной морали. — Долго работаешь в Центральном? По-моему, я тебя раньше не видал.

— Всего несколько месяцев. Пришел туда из Ньютонского.

— Из самых джунглей, а? Держу пари, ты рад, что вырвался оттуда.

— Хотелось перемены, чего-то нового.

— Когда уносишь ноги из Ньютона, любая перемена — к лучшему. Прежде я тоже там работал, только до того, как началась эта возня за гражданские права. Раз уж ниггеру обещают рай на земле, там уже по-человечески не поработаешь. Никогда туда не вернусь.

— Это очень сложная проблема, — сказал Рой, закуривая новую сигарету.