Дурак умер, да здравствует дурак! - Уэстлейк Дональд Эдвин. Страница 27

Постоял у окна гостиной, любуясь окружавшими меня со всех сторон серыми кирпичными стенами и черными окнами, посмотрел вниз, на бетонированный двор и шеренгу помятых мусорных баков, посмотрел вверх, на треугольник серого неба над крышами, и завершил обозрение осмотром своего бледного отражения в стекле. Вскоре мне наскучила даже собственная физиономия, поэтому я отправился в спальню, открыл дверцы стенных шкафов и выдвинул ящики трюмо.

Не из любопытства, а просто от нечего делать. По моим понятиям, у Карен был очень большой гардероб. Наряды источали тонкий мускусный аромат духов, который вскоре вытеснил меня обратно в гостиную, в облюбованный мною угол, где я возобновил работу над кроссвордом, то и дело ловя себя на том, что норовлю составить его из слов, использовать которые мне не подобает.

Карен вернулась домой в половине второго ночи, она вошла в комнату в тот самый миг, когда я стаскивал штанину. Поскольку Райли с ней не было, поскольку я твердо и непоколебимо намеревался лечь спать, что бы ни случилось в этот час на планете, и поскольку мы больше не стеснялись друг друга, я преспокойно возобновил стаскивание штанины, после чего повесил свои брюки на спинку стула и спросил Карен:

— Ну, как дела?

— Ужасно, — ответила она и заревела в три ручья.

И что мне было делать? Прямо в трусах я подошел к Карен, обнял ее и принялся утешать, а она рыдала у меня на плече и говорила, что больше не может этого вынести, больше не может быть с Райли, но не жить с Райли, больше не может вести двойную жизнь, или полужизнь, или как это там называется. А я все повторял: «Мне очень жаль», и, похоже, это была единственная фраза, которую я когда-либо говорил ей после захода солнца.

Через некоторое время Карен подняла голову, я увидел ее заплаканное лицо и решился на поцелуй.

Поцелуй был совсем недолгий, но поправил дело. После него мы несколько минут созерцали друг дружку округлившимися глазами, а потом я сказал:

— Мне очень жаль. Я не должен был так поступать.

Карен тускло улыбнулась и ответила:

— Ты очень добрый, Фред.

После чего отвернулась от меня и, шмыгая носом, побрела спать, а я улегся на диван, и в доме воцарился покой.

В понедельник утром мы ни словом не обмолвились о вчерашнем поцелуе. По сути дела, Карен сказала мне всего одну фразу:

— Ой, совсем забыла, Джек просил передать, что сегодня тебя навестят те двое парней из отдела по расследованию убийств.

Она сообщила также, что задержится на работе, но, думаю, это высказывание было адресовано скорее ей самой, нежели мне. Как бы там ни было, спустя пять минут Карен выбежала из квартиры, и я снова остался один, намереваясь отдохнуть и дождаться водевильную парочку лихих борцов с лиходейством.

В дверь позвонили приблизительно без четверти десять. Я подошел к домофону, спросил, кто там, и, не получив ответа, принялся повторять: «алло, алло». Наконец звонок раздался снова, и тут до меня дошло, что они уже у дверей квартиры, а не внизу.

Но это оказались вовсе не они. Открыв дверь, я увидел пожилого мужчину еврейского обличья, в черных одеяниях, плоской и тоже черной шляпе, и с длинной седой бородой. Он с прищуром взглянул на меня и пробормотал что-то на незнакомом языке. Надо полагать, это был идиш.

Я сказал:

— Кажется, вы ошиблись квартирой.

Старик сверился с засаленным клочком бумаги, повернулся и зашаркал к двери напротив. Передернув плечами, я возвратился на диван, но уснуть уже не мог и включил телевизор, что позволило мне насладиться какой-то викториной с участием разных видных людей.

Спустя десять минут в дверь снова позвонили, причем и на сей раз пришельцы были уже на нашем этаже. Я выключил телевизор, открыл дверь и увидел, что это опять не полицейские. За порогом стоял бодренький юноша, державший в руках доску с пришпиленным к ней листом бумаги.

— Здравствуйте, сэр, — жизнеутверждающе произнес он и взглянул на доску. — Кажется, мисс Карен Смит проживает здесь?

— Ее нет дома, — ответил я.

— Вот как? Но, быть может, она предупредила вас о моем приходе?

— Нет, она ничего такого не говорила.

Юноша вскинул брови.

— Я — Митчелл из районного комитета по благоустройству.

— Извините, — сказал я. — Мисс Смит не упоминала вашего имени.

— Ай-ай-ай, — произнес юноша, постукивая карандашом по доске с прищепкой. — Это усложняет дело. Она числится в нашем списке пожертвователей. Благотворительный взнос в сумме пятнадцать долларов. Может быть, уходя, она оставила эти деньги вам?

Я испытал смутное ощущение, что этот юноша заподозрил меня в намерении прикарманить взнос, и сказал:

— Нет. Мисс Смит не оставляла никаких денег и даже не обмолвилась об этом пожертвовании.

— Хммм... Скверно. К полудню я должен собрать и сдать все до последнего цента.

Я вспомнил, что в ящике туалетного столика Карен лежит кошелек с несколькими купюрами, и сказал:

— Подождите минуту. Может быть, я сумею раздобыть для вас эти деньги.

В кошельке оказалось тридцать с лишним долларов, более чем достаточно.

Вытащив три пятерки, я вручил их стоявшему в дверях юноше.

— Благодарю вас, сэр, — молвил он. — Вот, держите расписку. Отдадите ее в налоговое управление. Чье имя я должен указать, ваше или мисс Смит?

— Мисс Смит, — ответил я.

Он нацарапал на листке имя, и я снова завалился на диван. Но спустя двадцать минут рывком принял сидячее положение и уставился на кофейный столик, где лежала расписка. Пятнадцать долларов! Я только что опять приобрел пустую бумажку! Да еще заплатил за нее из чужого кармана!

Я опрометью выскочил из квартиры и забегал вверх-вниз по лестнице, заглядывая во все коридоры. Но юноши, разумеется, уже и след простыл. Теперь придется возмещать Карен потери, вот только как это сделать? Наличных денег у меня почти не было, а выписать чек я не мог: она сразу поймет, что я копался в ее личных вещах. Но ведь нельзя же просто стащить у нее эти пятнадцать долларов.

Вернувшись в квартиру, я принялся мерить шагами гостиную и размышлять о том, как мне быть. Итогом этих размышлений стало данное самому себе твердое обещание (уже далеко не первое) впредь подозревать всех и каждого. Уж теперь-то — наверняка!