Восковое яблоко - Уэстлейк Дональд Эдвин. Страница 16

– Я считал, – растерянно проговорил он, разводя руками, – что нам нужна помощь профессионала.

– Профессионала? Профессионала?! Мне не хотелось бы обижать Тобина, но неужели вы полагаете, что его бессмысленные блуждания по дому можно назвать профессиональной помощью? Первое, что он сделал, попав сюда, – это сломал руку!

– Вы несправедливы, Лоример, – возразил доктор Камерон, – и сами это знаете. Кроме того, кое-что он уже сделал. Он обнаружил Дьюи, который жил среди нас, и никто об этом не догадывался.

– Обнаружил? – И Фредерике демонстративно огляделся по сторонам. – Я его не вижу.

– Он обнаружил, что Дьюи существует. – У доктора Камерона терпения было больше, чем у меня. – Лоример, я понимаю, что вы расстроены, но это не оправдывает вас. Мы оба знаем, что мистер Тобин был сердит, когда разговаривал с вами в таком тоне. Все его обвинения – чепуха, и я уверен, что он уже сожалеет о них.

Собственно говоря, так оно и было, но я бы все же не согласился с тем, что мои обвинения – чепуха. Однако я ничего не имел против всего остального, поскольку мне пришло в голову, что глупо стоять на своем, состязаясь в меткости ударов с Лоримером Фредериксом. Поэтому я сказал:

– Я действительно сожалею, это было сказано сгоряча. Извините.

Фредерике, видимо, тоже решил, что снайперской стрельбы по мишеням было более чем достаточно. И хотя я обращался к Камерону, Фредерике воспринял мои слова как извинение и ответил:

– Конечно, Тобин. Я понимаю, в споре трудно удержаться от упреков. Я и сам пару раз пал жертвой излишней запальчивости.

Предполагалось, что это шутка, но даже шутки Фредерикса действовали на меня как красная тряпка на быка. Однако я сдержался и выдавил из себя натянутую и совершенно фальшивую улыбку.

– Теперь, – поспешил вставить Камерон, пока мы снова не завелись, – самое важное – выяснить, кто этот Дьюи. И как мне кажется, перед нами встают два вопроса: как нам его найти и кто несет ответственность за несчастные случаи?

– Очень может быть, что и он, – заметил Фредерике. – Каковы бы ни были причины его тайного пребывания здесь, они, вероятно, имеют отношение к тому, почему он устраивает эти ловушки.

Я считал, что это маловероятно: Дьюи не показался мне человеком, способным на такое. Однако не было смысла снова начинать перепалку, поэтому я не стал возражать Фредерик-су, а просто сказал:

– Мы все узнаем, когда найдем его.

– А как вы предлагаете это сделать? – поинтересовался Камерон.

– Придется привлечь Боба Гейла. Мы вчетвером обследуем дом, начиная с цокольного этажа и постепенно продвигаясь наверх. Нам надо сохранять достаточно большую дистанцию, чтобы Дьюи не мог проскользнуть мимо нас в ту часть дома, которую мы уже осмотрим к тому времени, и все же стараться держаться поближе друг к другу, чтобы не терять связь. Сделать это непросто, но мы справимся.

– А что подумают остальные постояльцы, увидев, как мы крадемся по коридорам с таинственным видом? – спросил Фредерике. – Или мы расскажем им, в чем дело?

– Думаю, этого делать не стоит. На тот случай, если Дьюи невиновен. Обследовать дом надо поздно ночью. Именно в это время Дьюи решается выходить из своего убежища, поэтому у нас будет больше шансов на него наткнуться. Да и остальные постояльцы будут спать и не узнают, чем мы занимаемся.

– Когда вы думаете начинать? – уточнил Камерон.

– Ну, я встретил его в... И тут дверь внезапно распахнулась. Мы резко обернулись – за дверью стояла Дебби Латтимор, а за ней взволнованный Джерри Кантер.

– Доктор Камерон, – выпалила Дебби, – произошел несчастный случай!

Глава 9

Итак, список подозреваемых уменьшился на одного человека. Кей Прендергаст, двадцатидвухлетняя женщина, ставшая матерью троих внебрачных детей, еще не достигнув своего двадцатилетия, жертва сексуального влечения, не принесшего ей, судя по всему, никакой радости и полностью изгладившегося из ее памяти за пять лет, проведенных в клинике, лежала без сознания на полу своей комнаты, а из-под ее головы на половицы медленно сочилась темная кровь.

Было легко догадаться, что случилось. Маленький черно-белый телевизор, стоявший на столике, невразумительно болтал что-то сам себе – с той нервозностью, которая ощущается, когда телевизор работает, а его никто не смотрит. Он был собственностью Кей: в “Мидуэе” не было денег, чтобы оборудовать комнаты постояльцев радиоприемниками или телевизорами. Напротив столика у окна стояло кресло темного дерева, его спинка изгибалась и закруглялась по краям, образуя подлокотники. Кей поднялась к себе, включила телевизор, пересекла комнату и села в кресло. Левая задняя ножка кресла подломилась, и Кей упала назад, ударившись головой о батарею парового отопления, которая находилась под подоконником.

Доктор Камерон действовал быстро и толково:

– Дебби, позвоните в больницу. Нужна “скорая помощь”. Скажите, что срочно.

– Хорошо, доктор.

В комнату уже набился народ, и Дебби пришлось проталкиваться к выходу. Я отступил к телевизору, уйдя с линии, зрительно соединявшей жертву и остальных постояльцев, и стал наблюдать за их лицами. Здесь были несколько человек из списка подозреваемых, например, Уолтер Стоддард, тот официант, что обслуживал меня за обедом, скорбная личность с картин Нормана Рокуэлла. И Хелен Дорси, бой-баба, помешавшаяся на чистоте в доме. И Дорис Брейди, жертва культурного шока. И Роберт О'Хара, блондин-здоровяк, по виду настоящий американец, – он не раз был уличен в совращении детей. И Джерри Кантер, убивший семерых человек, а в последнее время озабоченный лишь предстоящей работой на мойке для машин, принадлежавшей его шурину.

Я смотрел на все эти лица, пытаясь подметить на одном из них неподобающее случаю выражение – удовлетворение, удивление или даже злость. Но ничего такого не увидел. Уолтер Стоддард казался еще более мрачным, чем обычно, и в его взгляде сквозила отчаянная жалость к раненой женщине. На лице Хелен Дорси тоже была жалость с примесью беспокойства – ей хотелось начать действовать и привести комнату в порядок. Дорис Брейди выглядела напуганной, кроме того, на лице ее читалось отвращение, словно распростертое на полу тело бросало вызов ее убеждениям, которые она с таким трудом обретала заново. У Роберта О'Хары был испуганный вид, как будто он думал о том, что то, что случилось с Кей, могло произойти и с ним самим. А Джерри Кантер старался быть полезным и проявлял сочувствие, как хороший сосед, который всегда окажет помощь в случае необходимости, не выказывая лишних эмоций.

Кроме них в комнате находились жертвы других несчастных случаев. Роуз Акерсон и Молли Швейцлер, они стояли рядом и смотрели то на распростертое тело, то на зрителей, как бы сравнивая реакцию на это происшествие с тем смехом, который раздался, когда упал стол. На этот раз никто не смеялся.

Одного из присутствующих я не знал. Судя по устрашающего вида шрамам вокруг рта и на правой щеке, это был Джордж Бартоломью, которого ударило металлической осью от кровати, когда он открыл дверь кладовки. Невысокого роста, чуть старше сорока, Джордж Бартоломью всю свою жизнь копил разный хлам, собирая бечевочки, тесемочки и старые газеты. Кроме того, он был клептоманом, совершавшим мелкие кражи из магазинов: тащил всякую мелочь, которая была ему не нужна, и именно клептомания привлекла к нему внимание властей. Когда его дом обыскали, все эти вещи были найдены в комнатах, битком набитых всякой ерундой: они валялись вперемешку со старыми газетами, отдельными предметами из мебельных гарнитуров, мешками с гниющим мусором, сваленной в кучи старой одеждой и всякой мыслимой и немыслимой дрянью. Старьевщик, который в конце концов вычистил его квартиру для другого владельца, говорил потом, что среди прочего вывез оттуда на четыре сотни долларов пустых бутылок.

Почему Джорджа Бартоломью отпустили после того, как он девять лет провел в сумасшедшем доме, я не знаю. Возможно, дело в том, что из-за переизбытка пациентов было решено освободить наименее буйных и опасных. Вряд ли Бартоломью вылечили. Его клептомания ограничивалась только магазинами: он никогда не крал у людей, которых знал. Но что еще могло заставить его открыть ту кладовку, которой так редко пользовались, если не бес, который сидел у него глубоко внутри. Я смотрел на его обезображенное лицо и не видел на нем ничего, кроме беспомощного сочувствия доброго человека.