Карта родины - Вайль Петр. Страница 37

Завоеватель-кочевник нападает в силу вековых инстинктов, каким бы убедительным ни казался ему конкретный повод. В этом смысле случай с Афганистаном лабораторно чистый: безнадежно бессмысленный. Кочевая психология восстает против оседлой основательности других, каков бы ни был их достаток: будь то свинарь-кооператор, чех с холодным пивом, афганец в китайских штанах или чеченец в кирпичном доме. У кочевника нет того, что есть у оседлых народов, не потому что он хуже, а потому что он — другой. Он и не может стать оседлым, так как оседают на землю, а земли у него нет. Она — ничья. Так он к земле и относится. И земля — к нему. Понятно, почему все говорят: империя, империя. Ото всех слышали про нее, а сами ни разу не видели. Ее и нельзя увидеть просто так, а только ощутить на своей шкуре: она возникает внезапно, из-за дальнего горизонта «земли незнаемой», как называли в летописях степь, всадником на быстрой лохматой лошади — разительный анахронизм на стыке тысячелетий. Империя кочевников.

НА РАЗНОМ ОСТРОВЕ

На Сахалине обычная буханка называется «Хлеб островной». Дальнейшие рассуждения поневоле окажутся развитием торговой метафоры, включая то, что буханок не всегда и не во всех местах острова хватает, что хлеб здесь дороже, чем на материке, что остатки горделивой исключительности сохраняются лишь в названиях.

Южно-Сахалинск в разговорном обиходе именуется «Южный», так что неизбежно возникает ощущение курорта. «Чехов-центр», название драмтеатра — современное, динамичное, американизированное. Но огромный портрет на фасаде — в духе 60-х: Чехов не то Луначарский, не то даже Дзержинский. Придорожная забегаловка на Холмской трассе — «Доктор Живаго». Ресторан «Мастер и Маргарита» на улице Ленина. Продуктовая палатка «Есенин». Ларек с выставкой японских презервативов — «Айвенго». Как-то надо украшать жизнь.

Сахалинские надбавки сведены на нет, цены удвоены и утроены. Отрыв от Большой земли обусловлен географией: товары едут в вагонах до Хабаровска, там перегружаются на суда типа «река-море» и плывут в Холмск, Корсаков, Москальво. В амурском затоне у Хабаровского порта ржавеют ненужные корабли. Из экономии каждый второй фонарь на бакенах по Амуру отключен. Это как если бы в городе отключили на улицах светофоры — впрочем, во Владивостоке так и поступают. Символов множество: до безвкусия, не увлечься бы. Сахалин окружен севшими на мель кораблями. Годами стоит средний траулер напротив дачного поселка Третья Падь под Корсаковом — нет денег снять. Да уже и смысла нет: все мало-мальски ценное срезано, спилено, сорвано местными жителями. Когда застревает торговое судно — и вовсе праздник. Булгаковский профессор Преображенский дал формулу разрухи в переломные моменты истории: «Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза… в уборной начнется разруха». В промахе мимо унитаза не признается никто, действует единое правило государственной ответственности.

Гостиница «Амур» в Хабаровске. Платяной шкаф таков, что пиджак может висеть только анфас Стена покрыта тараканами, горячей воды нет, а утром нет и холодной. Администраторша в ответ на жалобы мягко говорит: «Да, конечно, большие неудобства. Но вы же знаете, что у нас за страна». Классический аргумент и надежная индульгенция. В учреждении спрашиваешь: «Что ж вы бумажку выдаете на втором этаже, подписываете на первом, а печать ставите на третьем, и всюду ходите со мной сами. Может, лучше свести все воедино? — Правильно, но вы же знаете, как у нас все делается». В аэропорту «Багаж я сдал в старом здании, а с доплатой за перевес должен идти километр с лишним в новый корпус, — Да, очень непродуманно, но вы ведь понимаете, как у нас все в стране» Трудно отвыкнуть красиво чувствовать. В начале 90-х в московском ресторане на скромный вопрос: «А масла у вас нельзя попросить?» дали эпический ответ: "В стране масла нет!»

Вот где, а не в чеченской бойне и не в возне за Черноморский флот по-настоящему проявляется имперское сознание. Дух империи — не в баллистических межконтинентальных ракетах, а в уверенном отождествлении себя со страной.

Еще: в привычке к заботе и опеке. С утра в гостинице зарядка по радиоточке. Прежде она шла со слабоумным оптимизмом в духе комсомольских песен, теперь интонация доверительно-агрессивная: «Отойдите от стула!», «Боли в суставах чувствуете? Немедленно прекратите наклоны!», «Нужна гимнастическая палка длиной девяносто-сто сантиметров, из дерева или пластмассы. Если нет, завтра же купите!» Все обдумано и учтено, как в телерепортаже с Волги: «Отцы города заботятся не только о современных жилищах, но и о своеобразии исторического облика города, о том, что отличает Астрахань от Венеции». Вот и ладно, а то раньше путаница была. О севере Сахалина Чехов написал: «Верхняя треть острова по своим климатическим и почвенным условиям совершенно непригодна для поселения и потому в счет не идет…». Там, в селе Некрасовка Охинского района, явлен образец государственного патернализма. В Некрасовке тысяча триста жителей, половина — нивхи. Нивхских родовых хозяйств — двадцать три, по четыре-пять человек в каждом: без дорог, без электричества, с единственным, по сути, блюдом круглый год — юколой, сушеной без соли кетой, которую макают в нерпичий жир. Я пробовал юколу и нерпу в гостях у старейшей нивхи Сахалина — семидесятипятилетней Найчук: кулинарный мир это блюдо не завоюет. Другое дело, интернат в Некрасовке: нарядный ужин — пюре, помидоры из банки, жареная горбуша. Тепло и уютно. Через интернат проходят все нивхские дети. Посланные на учебу в большой мир, интернатские выпускники неизменно и скоро возвращаются обратно, не выдержав неведомой им самостоятельной жизни. А здесь со взрослыми происходит то, что лаконично определил двадцатилетний Дима на улице Некрасовки: «Мы как живем? Грязь и пьянь».

Редактор газеты «Нивх-диф», тиражом в сто пятьдесят два экземпляра, Римма Хайлова произносит, объясняя духовный мир нивхов: «Мы анималисты…». Случайных оговорок не бывает: анимизм — вера в присутствие духа во всех одушевленных и неодушевленных предметах, анимализм — понятно. Нивхи возвращаются на Сахалин. Остальные — бегут отсюда, причем давно. Чехов: «Генерал предупредил меня, что жить здесь тяжело и скучно. — Отсюда все бегут, — сказал он, — каторжные, и поселенцы, и чиновники». Сахалин, особенно северный, пустеет. В селе Эхаби развалилась школа и занятия идут в детском саду в три смены, стоматолог лечит вывихи и гастриты, закрылось единственное кафе. Ни кафе, ни простой столовой я не нашел в районном центре — Оха уменьшилась на четверть. Хотя в Охе жизнь: дискотека, видеопрокат, клуб. Расклеенные по городу афиши возвещают: «Диковина!!! Ящер-дракон против медведя, рыси, трех удавов и двух крупных обезьян». Похоже, осталось с чеховских времен. В гастрономе продается карамель «Смешинка в сахаре». В книжном магазине — Арсеньев и трактаты Петрарки. Руины прошлого: книги прежних работников Сахалинморнефтегаза. Когда-то вокруг таких объединений бурлила жизнь веселых и находчивых читателей Петрарки.

Новый директор объединения не слишком весел, но вполне находчив: с Сахалина бегут, но кто-то все же остается. По некоторым данным на шельфе Охотского моря — запасы нефти, сравнимые с сокровищами арабских эмиратов. Климат хуже, но перспектива есть. На дрейфующем Дальнем Востоке люди, готовые брать игру на себя, как-то заметнее, резче бросаются в глаза. Таков хабаровский бизнесмен, чей «лэндкрузер» доставил меня на женьшеневую плантацию в тайге. Продукт, вызывающий во всем мире благоговейное почтение, а в округе — двусмысленные улыбки и реплики: «Да привязывать надо, привязывать, а не пить!»

По соседству с женьщеневым хозяйством — тигролов Владимир Круглов, хозяин Лютого, в просторечии Лютика. Уссурийских тигров всего в мире две с половиной сотни. Лютый — единственный находящийся в неволе, но не в зоопарке, а в самой тайге, среди лиственниц и елей. Рядом Круглов построил коттедж, что-то вроде гостиницы для ученых, которые хотят изучать тигра в природной среде обитания. Раньше он сдавал тигров в зоопарки и цирки. Легко сказать «сдавал» — сначала тигра надо поймать. Для этого необходима бригада из четырех человек: один отвечает за уши, другой — за передние лапы, третий — за задние, четвертый за вязки и брезентовые мешки. Круглов объясняет: «Тридцать пять лет работаю, сорок тигров взял и ни разу никому уши не доверил. Уши взял — значит клыки под контролем, только морду отворачиваешь». В идеале, наверное, можно проработать до старости по передним лапам тигра и не уметь обращаться с задними. Все-таки жить очень интересно.