Завещание Колумба - Вайнер Аркадий Александрович. Страница 29

— И, что не принес он вам счастья?

— В тот же вечер стоял в магазине за колбасой и у меня карманник вытащил всю получку.

Надя засмеялась. Мы уже подошли к дому она взглянула на часы.

— Сегодня исполнение вашей мечты задержалось всего на два часа. Сможете лечь в полночь.

— Боюсь, что нет. Раз моя конструкция не развалилась, надо сейчас кое— что написать — завтра наверняка понадобится.

Ночью пал туман. Городок будто по пояс провалился в фиолетово-серое марево, подсвеченное розовы ми всполохами утреннего солнца. Размытые, нерезкие белые кубики домов, плывущие в перламутрово-дымчатых клубах тумана, вдруг вспыхивали нестерпимо алым светом, когда в стекла попадали прямые солнечные лучи.

Около дверцы «Жигулей» уже сидел в напряженно-выжидательной позе Барс совершенно мокрый от росы встрепанный похожий на размокший валенок. Увидел меня взвизгнул забил хвостом закрутил головой, толкнул плечом уперся крутым лбом мне в колени, а потом, не в силах сдержать радости встал на дыбы, а передние лапы положил мне на плечи и в упор уставился своими близорукими собачьими глазами. И я вдруг понял, что Барс — еще одна нерешенная проблема, что делать с ним? Как дальше быть с собакой? Здесь ему не с кем оставаться, а Владилен вряд ли готов спуститься по трапу самолета в столице Уругвая с этой лохматой дворнягой.

Тебе, Барс, не повезло. Если бы ты родился не дворнягой, а длинношерстным пучеглазым мопсом «ши-пу» с тысячелетней родословной, может быть, взял бы тебя Владилен под мышку, и объехал ты с ним мир, увидел заокеанские города и страны.

Но тебе это не суждено, поскольку ты по рождению был бы маленький, злой и жадный, и наверняка Кольяныч не подружился бы с тобой и не взял к себе на весь остаток дней с честным уговором — неведомо, кто кого переживет.

Открыл дверцу, запустил Барса и поехал в милицию.

— А я вас ждал, если честно сказать… — сказал мне вместо приветствия капитан Зацаренный.

Он встал мне навстречу в сиянии своих значков, звездочек и петлиц, голубоглазый, утренне-ясный, но у него было выражение лица человека, приготовившегося сделать важное заявление.

— Для начала — здравствуйте, — заметил я сухо, сбив его с заготовленной позиции.

— Здравствуйте, конечно… — растерялся он.

— Вы меня ждали, поскольку у вас наверняка полным-полно новостей? — спросил я.

— Нет, с новостями у меня не густо, но поговорить с вами хотел бы, — задумчиво — многозначительно сообщил Зацаренный, и от утробного рокотания его голос звучал угрожающе. — Я получаю сигналы, будто вы ведете некое самостийное расследование…

— А вы возражаете? — поинтересовался я.

— Что значит возражаю? — гулко удивился Зацаренный. — Существует порядок. Вы разве не понимаете, что закон не предусматривает никакой самодеятельности? Если компетентные органы считают нужными какие-то действия, то надлежащим лицам даются указания, и все осуществляется в надлежащем порядке. У нас ведь частного сыска, слава богу, нет.

Я уселся против него и тихо начал объясняться:

— Не знаю, можно ли расценивать мои действия как работу частного сыщика, но хочу вас заверить, что формально никакого следствия я не веду. Я просто разговариваю с людьми, хорошо знавшими Николая Ивановича Коростылева. Во время разговоров они отвечают или спрашивают меня не как должностное лицо, а просто как старого друга и ученика покойного.

Зацаренный сердито вскинулся:

— Но это неправильно! И вы знаете, что вам так вести себя не полагается. Вы не просто знакомый Коростылева, но и офицер милиции.

Я пожал плечами:

— Я вынужден так поступать, поскольку не нашел с вами общего языка, а разговоры мои не противоречат ни букве, ни смыслу закона.

— А вам не приходит в голову, что это смахивает на злоупотребление служебным положением? — осведомился официальным басом Зацаренный.

Меня пугал его раскатистый, нутряной голос, слова его удручающе впечатляли. Я откинулся на спинке стула, положил ногу на ногу и покачал головой:

— Ну-ну-ну! Не стращайте меня, пожалуйста, такими категорическими формулировками. Вам, как юристу, не надлежит путать понятия «использование должностного положения» и «злоупотребление» оным. Это вещи весьма разные.

— А мне кажется, что это софистические игры, — сказал Зацаренный. — Смысл не меняется.

— Еще как меняется! Если бы я был не сыщиком, а химиком и в этой ситуации проанализировал состав клея с телеграммы — было бы это злоупотребление служебным положением научного сотрудника?

— Но вам никто ничего не поручал анализировать! — пер на меня грохочущим танком Зацаренный. — Вам никто не поручал расследовать это дело!

Я на него не сердился. По — своему мне даже стали интересны причины его такого служебного энтузиазма, но ссориться с ним я не хотел. И по возможности мирно сказал:

— Я еще раз повторяю вам: я не веду служебного расследования, а запретить мне интересоваться этой историей нельзя. Вспомните, как сказано в словаре Владимира Ивановича Даля: «Расследовать — значит исследовать, разыскать, разузнать хорошо, верно, разобрать следы зверя, распутать их и выследить его». Согласитесь, что, если я, не нарушая законных норм, интересуюсь обстоятельствами смерти моего друга, никто не может помешать мне в моем занятии…

— Ваш человеческий интерес к этой истории может быть неправильно понят и истолкован другими людьми, — быстро ответил Зацаренный. — Они могут быть недовольны бестактными вопросами, которые вы задаете как частное лицо…

— Ага! Вот это понятно. Я бы только хотел узнать — А кто же вам жалуется на меня? Кому мои вопросы кажутся бестактными? Кого они оскорбляют? И как их понимают? Не можете мне сказать?

Зацаренный уселся за стол, сухо кинул мне.

— Это не имеет никакого отношения к нашему спору о разнице между злоупотреблением и использованием вашего положения.

— Господи, да о каком злоупотреблении вы говорите? Если я использую, что — либо, то не свое положение, а использую свое профессиональное умение. Я профессионал в расследовании человеческих горестей. И не только у меня, у вас у всех случилось большое горе — умер хороший человек! И мне непонятно, что дурного вы находите в моих хождениях и разговорах с людьми? Какой вред от этого? Разве я подрываю ваш авторитет? Разве я о ком-нибудь сказал хоть одно дурное слово?

Глядя в сторону, Зацаренный обронил:

— Необязательно говорить о нас плохо, но уже сам факт… Не дело это! Сейчас люди грамотные пошли, все знают, что вы сыщик и, что вопросы вы задаете не частные, а сыщицкие, а следовательно, подменяете нас в повседневной деятельности.

— Ну и, что из этого-то? — спросил я

— Значит, вы автоматически подрываете веру населения в наши возможности. Вы хотите показать, что мы не способны решить наши задачи.

— Да не хочу я ничего показывать, — сказал я досадливо.

— Не бездействуйте, тогда и разговоров не будет! Беда не в моих вопросах, а в том, что я не могу поколебать вашей убежденности в бесполезности моих действий.

В этот момент распахнулась дверь, и в кабинет вошел коренастый смуглый подполковник. И по тому, как вскочил Зацаренный, как упружисто-хозяйски шагал подполковник, я понял, что это вернулся из отъезда начальник управления. Я видел, что Зацаренный действительно рад, во всем его порыве навстречу начальнику был вздох огромного облегчения, нескрываемое удовольствие оттого, что всю эту неприятную и не очень понятную ситуацию со мной будет уже решать не он.

— Здравствуйте, Павел Лукьянович. Заждался вас! — выкрикнул он, как мальчишка.

— Здравствуй, Зацаренный, — поздоровался подполковник и тепло похлопал его по плечу. Потом повернулся ко мне, протянул мосластую широкую ладонь: — Воробьев.

— Тихонов, — представился я, — старший оперуполномоченный МУРа.

Воробьев удивленно поднял брови:

— По службе, проездом или в гости?

— Да и то, и другое, и третье. Я, к сожалению, здесь по печальному поводу — приехал на похороны Николая Ивановича Коростылева.