Дочь Петра Великого - фон Захер-Мазох Леопольд. Страница 19

11

Сила слез

Несколько дней спустя после демонстрации в казарме Преображенской гвардии расхворавшийся Остерман, уже несколько недель кряду прикованный к постели, велел на носилках доставить себя в императорский дворец, чтобы предостеречь соправительницу. Он сообщил ей все, что знал сам и о чем судачила вся невская столица: что во дворце великой княжны и в гостинице французского посланника ежедневно проходят-де подозрительные встречи, что, по слухам, вынашивается заговор с целью свержения Ивана Шестого вместе с ее регентством и возведения на престол дочери Петра Великого, на которую во всех слоях населения нынче возлагают самые радужные надежды, что солдаты-де подкупаются французскими деньгами, по трактирам среди черни открыто агитируют за Елизавету, что недовольство с каждым днем нарастает, и настроение вследствие всего вышеизложенного весьма благоприятно для осуществления великой княжной предполагаемой затеи. Анна Леопольдовна, однако, слушала его крайне рассеянно, и когда он закончил, даже не подумала что-нибудь ответить ему. Она просто встала и принялась показывать ему новую одежку, только что полученную ею из Парижа для сына, маленького царя Ивана Шестого.

Остерман какое-то мгновение оцепенело смотрел на нее – теперь он знал, что эта женщина, которую они с Минихом поставили во главе огромной империи, была не в состоянии не только противостоять опасности, грозящей ей и ее сторонникам, но даже едва ли осознавала ее. Поэтому в немногих, но убедительных выражениях он еще раз попытался красочно обрисовать ей сложившуюся ситуацию и настоятельно попросил полномочий, чтобы принять меры, которые в отношении заговора он считал бы безотлагательными.

– Полномочий? Для какой цели? – спросила соправительница. – Что, собственно говоря, вы собираетесь предпринять?

– Прежде всего я отправлю великую княжну в монастырь какой-нибудь из внутренних губерний России, – пояснил Остерман, – затем арестую Лестока, Ивана Шувалова и Воронцова, а маркиза де ля Шетарди вышлю из страны.

– Что это вам вздумалось, – промолвила Анна Леопольдовна, – обращать внимание на городские сплетни?

– Это больше чем сплетни!

– Нет, Остерман! – крикнула соправительница. – С тех пор, как я встала у кормила государственной власти, мне постоянно рисуют великую княжну эдакой опасной заговорщицей, в то время как в действительности это самое безобидное создание на белом свете. Ее интересуют только удовольствия и любовь, все остальное ей глубоко безразлично и даже ненавистно. Разве иначе стала бы она отвергать предложение Бирона и отказалась бы от персидского трона? Впредь никогда больше не заговаривайте со мною об этом деле.

– Заклинаю вас, герцогиня! – взмолился убеленный сединами государственный деятель.

– Я и слышать ничего не желаю, – резко оборвала его Анна Брауншвейгская. – Довольно об этом. Скажите-ка мне лучше, как вам нравится одежка для маленького царя.

Четвертого декабря посланники Австрии и Англии [45], интересы которых благодаря союзу Елизаветы с Францией оказались всерьез поставленными под угрозу, неожиданно явились к соправительнице и были приняты ею.

– Мы считаем своим долгом, ваше императорское высочество, – начал британский дипломат, – обратить ваше внимание на вещи, которые подготавливаются в непосредственной близости от вас, возможно, чтобы погубить вас, но уж во всяком случае вам во вред. По совпадающим донесениям наших агентов, равно как и по высказываниям беспристрастных людей из всех кругов общества, существует заговор против нынешнего правительства, во главе которого стоит великая княжна и наиболее деятельными органами которого является маркиз де ля Шетарди и лекарь Лесток. Мы умоляем ваше императорское высочество принять, пока не поздно, решительные меры, чтобы дать отпор нависшей угрозе революции.

– Я весьма признательна вам за выраженную преданность, которая с несомненностью явствует из предпринятого вами шага, – возразила Анна Брауншвейгская, – однако этот призрак, похоже, пугающий всех, возникал слишком уж часто, чтобы не вызвать сейчас у меня только улыбку.

– Простите, пожалуйста, герцогиня, – вступил в разговор австрийский посланник, – но разве недавно великая княжна не выдала себя сама во время крестин солдатского младенца в казарме преображенских гвардейцев?

– Так как в данном случае вела себя великая княжна, – ответила соправительница, – ведут себя, как правило, только простодушные, а стало быть, легкомысленные люди. Заговорщики очень осмотрительны.

– Если вы не хотите делать ничего другого, – предложил английский дипломат, – то, по крайней мере, потребуйте от царевны объяснений. Она так плохо умеет притворяться, что наверняка выдаст себя при неожиданно брошенном упреке и, возможно, даже в чем-то откровенно признается, если ей намекнуть, что она может рассчитывать на сочувствие и пощаду.

– Быть по сему, – промолвила соправительница после некоторого раздумья, – так я и сделаю, чтобы вас успокоить, поскольку сама я так же мало верю в этот заговор, как и в сотню других, которые Миних с Остерманом, как им казалось, уже открыли. У моих министров по отношению к царевне очень нечистая совесть, вот и всё, а то, что пугает их, не более как плод их фантазии, время от времени представляющейся им явью. Бьюсь об заклад, что в данный момент Елизавета не думает ни о чем другом кроме как о своем наряде к ближайшему придворному балу и о большой прогулке на санях, которую на днях затевает граф Линар.

Едва лишь оба представителя союзных ей держав покинули дворец, соправительница приказала камергеру Румянцеву отправиться за великой княжной; но в тот момент, когда он уже кинулся было исполнять распоряжение, другой камергер доложил о визите царевны. Она впорхнула в залу с непринужденностью, которая обезоружила бы даже самого искушенного интригана, и с наивной сердечностью поцеловала руку соправительнице. Когда обе дамы остались наедине, Анна Леопольдовна, подводя Елизавету к софе, сказала:

– Вы весьма кстати пожаловали...

– Вы угадали, я собираюсь поговорить с вами о санной прогулке, – оживленно подхватила ее слова великая княжна. – Мне стало известно, что каждая пара, берущая себе сани, должна быть согласованно одета, однако необходимо, на мой взгляд, договориться не только в своей паре, но также и со всеми другими, иначе может случиться, что сходные цветовые сочетания будут повторяться слишком часто, что для меня, по крайней мере, было бы крайне досадно. Я хотела бы отличаться от прочих и иметь свой собственный оригинальный наряд, а именно белый бархат с голубой лисой.

Анна Леопольдовна улыбнулась.

– С каким, однако, энтузиазмом вы увлекаетесь подобными вещами, – проговорила она, – для вас существуют только красивые ткани, меха и...

– Красивые мужчины, – засмеялась Елизавета, – к чему мне отрицать это?

– Похоже, вы действительно не имеете ни малейшего понятия о том, что под прикрытием вашего имени происходит в Петербурге, – продолжала соправительница.

Елизавета слишком хорошо поняла намек, именно поэтому «Макиавелли в обличии прекрасной женщины» ни на мгновение не растерялся и полностью овладел ситуацией.

– Что-то происходит? – спросила она с наивностью, способной сбить с толку любого. – Ой, расскажите же мне поскорее, я с удовольствием слушаю такие анекдоты...

– Вы ошибаетесь, это не анекдот, это... речь, короче, идет о заговоре, – вымолвила соправительница, пристально глядя прямо в глаза Елизавете.

– Ах, ну это меня совершенно не интересует, – ответила Елизавета самым безразличным тоном.

– А вот меня более чем, – возразила Анна Леопольдовна, – ибо говорят, что этот комплот направлен к тому, чтобы посадить на престол вас, царевна.

– Меня? – Елизавета громко расхохоталась. – Да я воистину просто не знала бы, что мне на этом престоле делать! И как это люди до сих пор не могут взять в толк, что для меня подобные вещи тягостны, что я не желаю никаких изменений, вообще ничего не желаю кроме того, чтобы меня оставили наконец в покое. Если так будет продолжаться и дальше, то меня, чего доброго, прогонят из Петербурга.