Черный ангел - Валтари Мика Тойми. Страница 12

– Я слышал эту историю, – перебил меня Джустиниани. – Она свидетельствует лишь о жестокости и импульсивности Мехмеда.

– О жестокости – да, но не об импульсивности, – откликнулся я. – Это был хладнокровно продуманный жест великого лицедея. Когда взбешенные янычары уже перевернули в слепой ярости все свои котлы, он наконец вышел из шатра с розой в руке и припухшими от сна глазами; в каждом его движении сквозили юношеское смущение и неловкость – и все это была игра… Янычары покатились со смеху, взглянув на него; они начали швырять в Мехмеда комьями земли и конским пометом, внимательно, впрочем, следя, чтобы не попасть в султана; при этом янычары вопили: «Что ты за властитель, если сменил меч на розу?!» А Мехмед крикнул им в ответ: «Ах, братья, братья, вы не ведаете, что говорите. Если бы вы только видели ее, вы бы меня не осуждали!» Янычаров эти слова лишь распалили еще больше, и они стали орать: «Покажи нам свою гречанку, покажи нам ее, и, может, мы тогда тебе поверим!» Мехмед лениво зевнул, вернулся в шатер и выволок оттуда полумертвую от страха и стыда девушку, почти нагую и пытавшуюся в смущении закрыть лицо руками.

Я никогда не забуду этой картины, – продолжал я свой рассказ. – Сотни выбритых черепов, каждый из которых украшала лишь единственная прядь волос… Свои войлочные шапки янычары побросали на землю и растоптали ногами. Чувственное лицо и горящие желтым огнем хищные глаза Мехмеда. Девушка, прекрасная, как весна в Карамании. Мехмед силой отвел ее руки от лица и сорвал с нее остатки одежды, после чего толкнул гречанку к янычарам. Те даже попятились, ослепленные красотой ее лица и белоснежным совершенством ее тела. «Наглядитесь досыта! – крикнул Мехмед. – Наглядитесь – и признайте, что она достойна любви султана». Потом лицо его потемнело от гнева, он отбросил розу и приказал: «Принесите мой меч!» Девушка стояла на коленях, низко опустив голову и прикрывая свою наготу руками. Мехмед, взяв меч, схватил ее за волосы и одним взмахом отсек ей голову – так, что кровь брызнула на стоявших вокруг янычар. Не в силах поверить собственным глазам, воины закричали от ужаса. А потом невольно отшатнулись назад, пытаясь спрятаться за спины своих товарищей, чтобы оказаться подальше от Мехмеда. А тот лишь произнес: «Мой меч может разрубить даже узы любви! Так верьте же в мой меч!» А потом спросил: «Где ваш сотник?» Янычары привели своего сотника, который укрывался в шатре. Увидев этого человека, Мехмед вырвал у него серебряный черпак, символ его звания, и со всей силы ударил им на глазах у янычар сотника по лицу, сломав тому нос и выбив глаз. Но устрашенные янычары молчали: никто даже не двинулся с места, чтобы защитить своего командира.

Больше янычары уже не поднимут мятежа, – заявил я. – Мехмед реорганизовал их отряды и увеличил их войско, влив в него шесть тысяч своих сокольничих, что противоречит всем правилам и законам. Янычары продвигаются по службе, получая чины по старшинству. Поэтому Мехмед не мог сразу избавиться от всего их прежнего командования, хотя и повелел казнить ночью многих военачальников. Но можешь быть уверен, что при штурме Константинополя янычарам будет предоставлено почетное право сыграть решающую роль. Мехмеду это выгодно с самых разных точек зрения. Те сотники и ветераны, которые хорошо знают, чего хотят, и которых Мехмед отлично запомнил, падут под нашими стенами. Мехмед никогда не прощает полученных оскорблений. Но он научился выжидать подходящего момента, чтобы отомстить.

Я не знал, говорить ли мне дальше. Я не был уверен, поймет ли Джустиниани, что я имею в виду Но все-таки я в конце концов сказал:

– Мехмед – не человек.

Джустиниани нахмурился и уставился на меня налитыми кровью глазами. Добродушный, бухающий смех застрял у него в горле.

– Мехмед – не человек, – повторил я. – Может, он – ангел тьмы? Может, – тот, кто грядет? На это указывают все приметы.

Пойми меня правильно, – быстро добавил я. – Если он человек, то – новый человек. Первый в своем роде. С него начинается новая эпоха, время, которое воспитает иных, чем прежде, людей. Властелинов земли, властелинов ночи, которые в своей строптивости и гордыне отвергнут небо и предпочтут землю. Не будут верить ни во что, кроме тех вещей, которые сумеют воспринять их глаза и разум. В душах своих они не будут признавать ни человеческих, ни божественных законов, ибо единственным законом станет для них достижение собственных целей. Эти люди выпустят из преисподней на землю адский жар и холод и заставят служить себе все силы природы. Не испугаются они ни безбрежности морей, ни высоты небес. Подчинив себе всю землю и весь океан, эти люди в страстном стремлении к познанию сделают себе крылья, чтобы летать к звездам и завладеть еще и ими. Мехмед – первый человек этой поры. Неужели ты надеешься, что сможешь противостоять ему?

Джустиниани схватился за голову.

– Иисусе Христе! – застонал он. – Мало того, что монахи этого города с пеной у рта кричат на всех углах о конце света! Так теперь еще и мой помощник, спятивший от видений и откровений свыше, понес какую-то дикую ахинею! Я сам рехнусь, если услышу от тебя еще хоть слово!

Но он уже не называет Мехмеда пылким юнцом, который хочет прошибить лбом стену. Генуэзец стал более осторожным, запретил своим людям слишком много болтать в тавернах и заявил, что не стоит недооценивать силу турок. Джустиниани сходил даже в католический собор, послушал мессу, исповедался и смиренно получил отпущение грехов, хотя кардинал Исидор уже объявил, что Бог простил генуэзцу все прегрешения в тот миг, когда Джустиниани согласился стать протостратором Константинополя. Чтобы быть совершенно уверенным в этом, Джустиниани попросил, чтобы ему выдали официальную бумагу об отпущении грехов, и постоянно носит этот документ с собой.

– Теперь у меня будет что предъявить святому Петру, когда в один прекрасный день я окажусь у врат царствия небесного, – защищался он. – Говорят что старик стал почему-то очень уж суров к нам, генуэзцам. Может, его перекупили венецианцы…