Раб великого султана - Валтари Мика Тойми. Страница 3

Антти вовсю использовал новое знакомство, засадив дуэнью Джованну латать нашу одежду и убедив женщин объединить наши съестные припасы. Болтливая дуэнья немедленно получила в свое распоряжение судовой камбуз и стала готовить нам собственные обеды и ужины, иначе все мы быстро захворали бы от скверной корабельной пищи. Но через какое-то время Антти начал серьезно присматриваться ко мне и наконец решил меня предостеречь.

– Микаэль, – сказал он, – оба мы ищем спасения души, каждый – на свой лад, и я вовсе не считаю, что с меня надо брать пример: ведь я человек простой – и куда глупее тебя, о чем ты, впрочем, напоминаешь мне даже слишком часто. Но что мы знаем об этой Джулии и ее спутнице? Те речи, которые ведет дуэнья, услышишь скорее от содержательницы притона, чем от порядочной женщины, а Джулия скрывает свое лицо с таким подозрительным упорством, что об этом уже начинают болтать даже матросы. Если бы эти женщины были богаты и занимали хоть какое-то положение в обществе, они, разумеется, не путешествовали бы вместе с нами на этой убогой посудине. Так будь же начеку, Микаэль: как бы тебе не обнаружить однажды под вуалью кривого носа!

Резкие слова брата сильно задели меня, ибо я не желал больше слышать о кривых носах, полагая, что венецианская история давно забыта и похоронена. И я сурово отчитал Антти за его подозрительность, заметив, что, хоть он, несомненно, прекрасно знаком с речами содержательниц притонов, но ему, видимо, все же не хватает воспитания и образования для того, чтобы понять, кого следует называть утонченной благородной дамой.

Назавтра мы добрались до завоеванной теперь турками южной оконечности Морей, и коварные морские течения, а также стоящая в этих краях погода вынудили наш караван зайти в спасительный порт острова Цериго, который защищала венецианская крепость. В ожидании попутного ветра мы встали там на якорь. Но сопровождавшая нас военная галера тут же снова вышла в море и пустилась в погоню за парой подозрительных судов, паруса которых внезапно показались на горизонте. Ведь в этих водах, где всегда было полно богатой добычи, вечно рыскали далматинские и африканские пираты. Множество лодок, в которых сидели продавцы свежего мяса, хлеба и фруктов, шныряло вокруг нашего корабля, а капитан послал на остров своих людей, чтобы они привезли в шлюпке бочку пресной воды, поскольку наша посудина не могла причалить к берегу, пока ее хозяин не уплатит портовой пошлины.

Брат Жан, фанатичный монах, который оказался нашим спутником в паломничестве ко Гробу Господню, заявил, что над островом Цериго тяготеет проклятие. Именно здесь, по словам Жана, родилась когда-то одна из почитаемых древними греками богинь. Рябой капитан подтвердил это и добавил, что на острове еще можно увидеть руины дворца несчастного спартанского царя Менелая, жена которого Елена унаследовала свою гибельную красоту от богини, родившейся из морской пены возле этого острова. Забыв о супружеской верности, Елена убежала потом с прекрасным юношей, что стало причиной ужасной троянской войны. Из рассказа капитана мы поняли, что богиней, которая вышла из моря на берег, была Афродита, а остров этот греки когда-то называли Киферой [1]. Но я никак не мог взять в толк, почему прекраснейшая из богинь выбрала для того, чтобы впервые ступить на землю, именно этот бесплодный, скалистый и неприветливый остров.

И меня охватило жгучее желание отправиться на берег и осмотреть это древнее, овеянное старинными легендами место, чтобы проверить, существует ли какая-нибудь реальная основа у греческих мифов. А когда я рассказал Джулии все, что сумел вспомнить о рождении Афродиты, о золотом яблоке раздора и о роковой любви Елены и Париса, не составило ни малейшего труда уговорить девушку побродить со мной по острову. Любопытство, охватившее ее, было, пожалуй, даже сильнее, чем моя жажда познания.

Я велел матросам доставить нас в шлюпке на берег, купил корзину снеди – теплого хлеба, вяленого мяса, фиг и козьего сыра, а потом какой-то пастух жестами показал нам дорогу на вершину холма, где находились развалины древнего города. Мы зашагали вдоль быстрого ручья, пока не дошли до места, где он разливался в спокойное озерцо и где в стародавние времена было построено множество купален. Я насчитал их около десятка, и хотя их стены уже были изъедены временем и в трещинах каменной кладки зеленела трава, купальни эти все еще вполне можно было использовать по назначению. После десятидневного плавания на корабле и прогулки под палящим солнцем они являли собой для нас весьма отрадную и пленительную картину. Так что мы с Антти тут же погрузились в воду и оттерли свои тела от грязи мягким песком, а обе дамы тоже разделись за кустами и вымылись в другом бассейне. Я слышал, как Джулия плескалась в воде, весело смеясь от удовольствия.

Когда мы позавтракали после купания, Антти заявил, что хочет спать, а Джованна, уныло взглянув на крутой склон, густо поросший пиниями, принялась жаловаться на усталость и опухшие ноги.

Так что мы оставили моего брата и дуэнью отдыхать, а сами вновь двинулись в путь, к вершине холма.

После изнурительного подъема мы оказались на самом верху и увидели там две круглые мраморные колонны, капители которых лежали на земле, полускрытые травой и песком. Сзади, за ними, находилось множество других полуразрушенных четырехгранных колонн и руины портала какого-то святилища. В центре, на мраморном пьедестале, стояла мраморная же статуя богини в человеческий рост. Величественно-прекрасная, взирала она на нас слепыми очами, а тело ее прикрывал лишь тонкий греческий хитон.

При виде этой скульптуры меня вдруг охватило страшное волнение. Мне показалось, что мы перенеслись в далекое прошлое, в языческий золотой век, когда люди не ведали еще ни мучительных сомнений, ни иссушающих душу грехов. Я знаю, что должен был бежать от этого безбожного очарования, что просто обязан был бежать. И тем не менее не сделал этого. Не убежал… Быстрее, чем я могу это описать, оба мы упали на нагретую солнцем траву, и я сжал Джулию в объятиях, пылко умоляя показать мне лицо, чтобы отныне ничто больше не стояло между нами. Я отважился на это, ибо чувствовал: Джулия никогда не пошла бы со мной без всяких колебаний в это безлюдное место, если бы в глубине души не хотела того же, что и я. И сейчас она не уклонялась ни от рук моих, ни от губ, но когда я попытался силой сорвать с нее вуаль, девушка в отчаянии вцепилась мне в запястья, страстно заклиная не совершать этого нечестивого поступка.

– Микаэль, друг мой, мой любимый, послушайся меня! – просила она. – Я молода, и живем мы только раз. Но я не могу открыть лица, ибо это разлучит нас. Почему ты не хочешь любить меня, не видя моих черт, если я готова с радостью излить на тебя всю свою нежность?

Но мне было этого мало. Ее сопротивление лишь подстегнуло меня – и я силой сорвал вуаль, открыв лицо Джулии. Она обмякла в моих объятиях, и ее золотые локоны струились по моим плечам, а веки крепко зажмуренных глаз окаймляли темные ресницы. В лице ее не было ни малейшего изъяна: губы – как вишни, а кожа – как атлас, и ласки мои заставили вспыхнуть нежные щеки Джулии горячим румянцем. Я не мог понять, почему она так упорно прятала от меня свои черты. Но она все еще не поднимала век и закрывала глаза руками, не отвечая на мои поцелуи.

Ах, если бы только я остановился на этом! Но я страстно умолял ее открыть глаза. Она отрицательно замотала головой – и вся радость и веселье, которыми еще недавно лучилась Джулия, исчезли без следа. Как мертвая лежала девушка в моих объятиях, и даже самые смелые ласки не могли оживить ее. И вот, охваченный тревогой, я опустил ее на траву, убеждая и заклиная посмотреть мне в глаза и увидеть, как безумно я ее желаю.

Наконец она проговорила глухим голосом:

– Что ж… Пусть между нами все будет кончено, Микаэль Пилигрим, и пусть это будет последней моей попыткой найти любовь. Я ничуть не удивляюсь, что понравилась тебе: я ведь – единственная молодая женщина на корабле, отважившаяся пуститься в это мучительное плавание, ты же – единственный приятный мужчина среди всех этих ужасных людей. Но когда путешествие наше кончится, ты быстро забудешь меня. Хочу надеяться, что и мне это удастся сделать столь же легко… Ради Бога, Микаэль, не смотри мне в глаза – у меня дурные глаза, любимый…