Турмс бессмертный - Валтари Мика Тойми. Страница 33

— Ты и впрямь не понимаешь меня или только притворяешься? Если ты и выдаешь себя за грека по причинам, которых я не знаю и о которых я, обыкновенный торговец, не хочу ничего знать, то сам-то ты наверняка не забыл, что принадлежишь к нашему народу. Ведь если бы ты уложил свои волосы так, как мы, обрил кудрявую бороду и по-нашему оделся, никто не отличил бы тебя от этруска.

Внезапно я понял, почему его лицо кажется мне знакомым. Такой же разрез глаз и такие же морщинки в их углах, такой же прямой нос и большой рот я мог видеть, когда гляделся в зеркало. Однако я без колебаний ответил ему, что я только ионийский беглец из Эфеса и шутливо добавил:

— Но я верю в то, что прическа и одежда делают человека. Даже богов у разных народов отличают друг от друга скорее не лица, а наряды. У меня нет никаких оснований сомневаться в моем ионийском происхождении, но я запомню твои слова. Расскажи же мне, что вы, этруски, за люди. Я слышал о вас много плохого.

— Наш народ живет в двенадцати союзных городах, — ответил он, — но в каждом городе есть свои собственные обычаи, законы и правители, и жители какого-нибудь одного города вовсе не обязаны как-то приспосабливаться к обычаям и законам других городов. У нас двенадцать улыбающихся богов и двенадцать сторон света, по которым мы судим о нашем будущем. Двенадцать птиц и двенадцать областей в печени, которые определяют нашу жизнь. Двенадцать линий на ладони и двенадцать периодов в нашей жизни. Ты хочешь знать еще что-нибудь?

Я саркастически ответил:

— Вот и у нас в Ионии есть двенадцать союзных городов, которые сражались против двенадцати персидских сатрапов и в двенадцати сражениях победили персов. У нас тоже существуют двенадцать небесных и двенадцать подземных богов, которые помогают нам и влияют на нашу жизнь. Но я не пифагореец и не хочу спорить о цифрах. Лучше расскажи мне что-нибудь о ваших обычаях.

Он ответил:

— Мы, этруски, знаем значительно больше, чем прочие, но мы умеем молчать. К примеру, нам известно множество подробностей о ваших морских сражениях и путешествиях — столько, что и ты, и Дионисий очень удивились бы, проникни вы в наши мысли, но пока вы можете не опасаться, так как ваши походы никак не отразились на нашем владычестве на море. Западное море мы разделили с финикийцами и карфагенянами; карфагеняне — наши союзники, так что этрусские корабли не боятся заплывать в карфагенские воды, а карфагенские — в наши. Мы также неплохо относимся к грекам и разрешили им основать Посейдонию и Киму в Италии, на берегу нашего моря. В этрусских прибрежных городах живут греческие купцы и ремесленники, и мы даже даем с собой в последний путь нашим умершим греческие вазы. Мы охотно покупаем лучшие изделия иноземцев и продаем им то, что сами делаем лучше всех. Но вот чем мы не торгуем, так это знаниями. И, коли речь зашла о торговле, то ответь: договорился ли ты уже о цене кадильницы, которую хотел купить?

Я сказал, что еще недостаточно поторговался, и добавил:

— Видишь ли, я вовсе не хочу купить ее дешевле. Но я привык иметь дело с греками и финикийцами и заметил, что им очень нравится торговаться. Для них торг куда важнее самой продажи, потому что истинный купец оскорбляется, когда покупатель легко соглашается на названную цену. Продавец тогда полагает, что перед ним или глупец, или даже мошенник, наживший богатство неправедным путем.

Этруск на это ответил:

— Ты и так получишь от меня кадильницу. Я подарю ее тебе.

Я недоверчиво спросил:

— Но почему? Ведь у меня нет под рукой какой-нибудь вещицы, которой я мог бы отдариться.

Он внезапно посерьезнел, наклонил голову, зачем-то закрыл один глаз левой рукой, правую же поднял вверх и сказал:

— Я делаю тебе этот подарок потому, что ты мне нравишься, и я ничего не хочу взамен. Но я был бы очень рад, если бы ты согласился выпить в моем обществе кубок вина и отдохнуть в моем ложе.

Я неверно расценил его слова и резко ответил:

— Подобные вещи не в моем вкусе, хотя я и иониец.

Когда он понял, о чем я подумал, он почувствовал себя глубоко оскорбленным и сказал:

— Нет-нет, мы, этруски, отнюдь не переняли все греческие обычаи. Не беспокойся. Я не осмелился бы прикоснуться к тебе даже кончиком пальца. Ведь ты — это ты!

Он был так серьезен, что я почему-то опечалился и почувствовал, что моя неприязнь к нему уступает место желанию довериться этому незнакомцу.

— Но кто же я и что из себя представляю? — спросил я. — Как человек может знать, что он такое? Разве не носим мы в себе другое, чуждое нам «я», которое толкает нас на самые неожиданные и иногда даже отвратительные поступки?

Он испытующе посмотрел на меня своими миндалевидными глазами, улыбнулся и ответил:

— Ты заблуждаешься. Большинство людей — это скот, который гонят то на водопой, то обратно на пастбище.

Я грустно сказал:

— Самая завидная и самая лучшая судьба у того человека, который уже примирился со своей долей. Завидна также судьба того, кто, хотя и не примирился с нею, однако стремится лишь к тому, что достижимо. Если бы я хотел власти, я мог бы ее достичь. Если бы я стремился к богатству, я бы мог стать богачом. Если бы я стремился к наслаждениям, я мог бы удовлетворить любую свою прихоть. Правда, я по-прежнему был бы чем-нибудь недоволен, но поставленной цели все же бы достиг. Но мне кажется, я хочу чего-то неведомого, чего-то такого, что не под силу ни одному смертному. И я не знаю, чего я добиваюсь.

Незнакомец снова закрыл один глаз левой рукой, наклонил голову и поднял правую руку как для приветствия. Но он промолчал, и я пожалел, что раскрыл свое сердце перед посторонним. Затем этруск пригласил меня в небольшой зал для пиров, собственноручно принес кувшин вина, перелил его в черный кратер и смешал со свежей водой. Сильный запах фиалок наполнил помещение.

Из своего кубка хозяин отлил несколько капель на пол и сказал:

— Я поднимаю этот кубок за богиню, которая носит на голове корону. Ее знак — это лист плюща. Это богиня стен, и все стены рушатся перед ней.

Он торжественно осушил кубок до дна, и я спросил его:

— О какой богине ты говоришь?

Он ответил: