Турмс бессмертный - Валтари Мика Тойми. Страница 61

— Что это за знак у тебя на спине?

Гребец обернулся, поглядел на свою лопатку и охотно объяснил:

— Это волшебный знак, который ничем не смыть. Он защищает от любых ран, хотя и стоит всего одну драхму.

Толпившиеся вокруг моряки сказали Дионисию, что и они попросили изобразить на своих спинах подобный знак. Дионисий нахмурился.

— Вы мне напоминаете городских стражников из Тракии, которые рисуют голубые круги на своих Щеках. У скольких из вас есть этот знак и кто вам его сделал?

Как оказалось, большая часть его воинов воспользовалась услугами некоего прорицателя, и тот вырезал на их спинах знак, предохраняющий от гибели и ранений. А поскольку прорицатель прибыл в Гимеру всего несколько дней назад, то раны пока еще не затянулись. Знак имел форму полумесяца и наносился острым ножом под левой лопаткой. После чего рана присыпалась священной голубой краской и священным пеплом, а затем прорицатель плевал на нее священной слюной.

— Приведите сюда этого предсказателя, я хочу посмотреть его левую лопатку! — приказал Дионисий.

Люди кинулись на поиски прорицателя, но тот как сквозь землю провалился, хотя буквально минуту назад стоял на углу площади и рисовал загадочные знаки на восковой табличке. Моряки облазили весь город, обошли все дома, но так и не нашли его. И тогда все решили, что он был едва ли не святой, и те, кто остался без знака на спине, ругали своих товарищей за то, что они не предупредили их вовремя. Счастливчики рассказывали, что у прорицателя — совсем еще не старого мужчины — кожа была красновато-коричневая, как у финикийцев, и по-гречески он говорил с большим трудом.

Пока Дионисий расспрашивал своих людей, Криниппу пришлось срочно отправляться домой, сославшись на боль в животе. Впрочем, и Дионисий повел себя так, словно у него открылся понос, и даже не стал бранить фокейцев. В тот же вечер он явился к нам в дом с рулевым самого большого корабля и сказал:

— Этот голубой знак означает, что наши дела плохи. Кринипп придет сюда нынче ночью для беседы, ибо опасается приглашать нас к себе. Побольше молчите. Послушаем, что скажет он.

Дориэй тут же вспылил:

— Я все равно добьюсь своего! И очень рад, что ты, Дионисий, кажется, согласен присоединиться ко мне. Это значит, что нам не придется выяснять в поединке, кто из нас двоих будет командовать людьми.

Дионисий вздохнул:

— Хорошо-хорошо, спартанец. Однако смотри: о Сегесте в присутствии Криниппа — молчок. Иначе он не позволит нам сняться с якоря. Может, мы с тобой сойдемся на том, что я буду командовать людьми в море, а ты — на суше? Нам наверняка придется захватить один из портовых городов в Эриксе: надо же где-то оставить корабли.

После небольшой паузы Дориэй ответил:

— Может, ты и прав. Но имей в виду: как только мы высадимся на берег, корабли нам больше не понадобятся. Я прикажу их сжечь, чтобы отрезать трусам путь к отступлению.

Дионисий, изо всех сил пытаясь скрыть недовольство, кивнул, а Микон полюбопытствовал:

— Почему ты считаешь голубой знак предвестником беды? Почему столько разговоров о каком-то знахаре, решившем подзаработать на доверчивых моряках?

Дионисий подозвал рулевого и велел ему проверить, не подслушивают ли нас, спрятавшись где-нибудь за портьерой, женщины, и проговорил вполголоса:

— Вблизи Гимеры появился сторожевой корабль карфагенян. Стоит нам выйти в море, как они тут же оповестят свой флот.

— Но ведь Гимера не воюет с финикийцами, — вмешался я в разговор. — Наоборот, Кринипп — друг Карфагена, хотя и бережет как зеницу ока независимость своего города. И вообще — какое отношение ко всему этому имеет знак прорицателя?

Толстым указательным пальцем Дионисий ткнул меня в спину под левой лопаткой, мрачно усмехнулся и объяснил:

— Именно в этом месте карфагенские жрецы делают первый надрез, когда живьем сдирают с пиратов кожу. Голову, руки и ноги они не трогают, поэтому их жертва не умирает в течение нескольких дней и даже может кое-как ходить. Если тебе интересно, я многое могу порассказать об их жестокости.

Дориэй потерял от испуга и удивления дар речи, а Дионисий продолжил:

— Кто-то донес на нас, и в Карфагене уже известно, что нашу добычу мы захватили вовсе не в битве у Лады. С этой минуты опасность подстерегает нас даже на море. Карфагеняне только и ждут, чтобы мы оставили Гимеру. Мало того, они почти наверняка предупредили своих союзников — этрусков. Хотя тиррены и так не пустили бы нас к себе, так что особо волноваться не надо…

Микон, пивший с самого утра, успел уже опьянеть. Его круглые щеки тряслись, когда он произнес:

— Я не из пугливых, но мне опротивела суровая морская жизнь. Если ты позволишь, Дионисий, я хотел бы остаться в Гимере и лечить людей.

Дионисий громко расхохотался, похлопал его по плечу и снисходительно объяснил:

— Если ты останешься здесь, Микон, то рано или поздно Кринипп будет вынужден выдать тебя финикийцам, которые прибьют твою кожу к воротам карфагенского порта. Наши лица — мое, твое, Дориэя, Турмса и моего лучшего рулевого — хорошо известны их лазутчикам. Финикийцы очень умны и коварны и наверняка придумали, как захватить нас, если мы паче чаяния доберемся до Массалии.

— Но мы же не собираемся плыть туда! — вскинулся Дориэй.

— Конечно, нет, — успокоил его Дионисий. — А они так считают потому, что верят слухам. Вот и пометили наших людей, чтобы при случае их было легче схватить и казнить за пиратство. И греки теперь уже не смогут нас защитить — они не посмеют открыто выступить на стороне морских разбойников. Поняли, отчего так разволновался Кринипп?

Он ущипнул себя за руку, словно желая проверить, хорошо ли натянута кожа, и продолжал:

— Даже если мы достигнем Массалии, куда — успокойся, Дориэй! — мы вовсе не собираемся, может случиться так, что спустя много-много лет какой-нибудь из наших гребцов — тогда уже беззубый старик — окажется на палубе торгового судна, которое случайно будет остановлено боевым кораблем финикийцев. Они велят ему обнажить спину и увидят на ней знак, о котором сам он уже давным-давно позабыл. И вот спустя каких-нибудь несколько часов его кожа будет красоваться на рее, а несчастный — вопить и извиваться от боли на корме, пока не изжарится на солнце, хотя милосердные финикийцы и станут время от времени поливать его соленой водой.