Рассказы - Вампилов Александр Валентинович. Страница 22

В конце Пригорской улицы происшествие. На высокой каменной стене строящегося дома стоит человек, жестикулирует и что-то говорит. Прохожие останавливаются и волей-неволей увеличивают собравшуюся уже у стены толпу.

– Что там?

– Наверное, мальчишка. Но это не мальчишка. Это Семен Васильевич Жучкин, разнорабочий, увольняемый с разных работ за пьянство. На пятнадцатиметровую стену его загнал пьяный кураж. Трезвый Жучкин – хмурый, замкнутый человек, заговаривающий лишь для того, чтобы ругаться и грубить. Ругаясь много и охотно, он вспоминает чужих матерей чаще, чем это делают сами чужие. Все остальное время Жучкин зловеще молчит. И, видимо, чтобы не угнетать общество своим тяжелым характером, он избегает быть трезвым. Хмелеет он быстро, и вместе с опьянением к нему приходят непринужденность и какая-то маниакальная общительность. Инстинкт самосохранения тянет его к незнакомым людям; тогда он с меньшим риском может навязываться в друзья, наживать врагов и вызывать участие в своей оплакиваемой пьяными слезами судьбе. Ему все равно: жаловаться, плакать, упрекать или угрожать – лишь бы быть все время на глазах у людей. Эта болезненная потребность в обществе так велика, что, кажется, такой человек бросил бы пить, если б всякий раз после выпивки оставлять его одного. На этот раз он в ударе. При его фантазии каменная стена в людном месте – для него седьмое небо. Он сознает, что это кульминация, что ему никогда уже не собрать столько людей, заинтересованных его судьбой. Стоит он, придерживаясь одной рукой за торчащий из стены железный прут, с пьяной грацией и претензией на монументальность.

– Чего собрались? – говорит он надменно. – Не видели пьяного пролетария? Смотрите! И он слегка надрывает на своей груди рубаху.

– Чего ржете, цыплята желторотые, – обращается он к двум молодым людям.

– Что, смешно?

– Ты зачем туда залез? Ведь пьяный же, свалишься. Слезай! – говорит толстый дядя с портфелем.

– Смеются! – продолжал Жучкин. – Я их защищал, когда… когда их еще не было. Сражался… болезнь получил, а они зубы скалят… и-ых! На самом деле Жучкин никогда нигде не сражался, если не считать, что был бит однажды бутылкой по голове. Жена дяди с портфелем, полная чувствительная женщина, суетится и тараторит:

– Что же это, он упасть может, он ведь пьяненький. Мужчины, что же вы стоите, мужчины!

– Слезай, слышишь, слезь! Свалишься, дурак, – басят мужчины.

– Свалюсь, – дрогнувшим голосом говорит Жучкин. На молодых людей, снова собравшихся было рассмеяться, шикают и выговаривают: «Все бы зубоскалили, тут, может быть, трагедия…»

– Свалюсь! – торжественно и плаксиво повторяет Жучкин. – Что мне! Боролся, ничего не щадил… смеются… свалюсь… А ну, расступись! Внизу смятение. Женщины разбегаются.

– Бежите! – упивается Жучкин. – В свидетели не хотите!

– Довели человека! – раздается из толпы глухой анонимный голос.

– Мужчины! – восклицает жена дяди с портфелем. Происшествие так захватило ее, что она раскраснелась, похорошела и, может быть, даже помолодела. – Человек может погибнуть! Молодые люди направляются к стене, к деревянному трапу. Но Жучкин кричит:

– Куда ползете? Не подходи – сразу прыгну! Молодые люди отступают.

– А ну, спускайся! – строго командует подошедший милиционер. – Спускайся живо, а то…

– Послушайте, так нельзя, – набрасывается на милиционера супруга дяди с портфелем. – Он ведь бросится… так нельзя. Нужно учитывать состояние… Вы бесчеловечны. Его надо убедить.

– Надо убедить, – нагло повторяет Жучкин. – Они привыкли тут… Милиционер, молодой, еще недавно застенчивый парень, приходит в растерянность и недоумение. И Жучкина убеждают. А он несколько раз порывается низвергнуться вниз, дорывает на себе рубаху, хнычет, воет, рычит… В это время к стене приближается старшина милиции Василий Васильевич Милых. Жучкина он знает давно и хорошо знаком с его повадками.

– Прыгай! Давай прыгай! Ну! – кричит Милых. Заметив его, Жучкин втягивает голову в плечи, запахивается в рубашку, ежится и исчезает с авансцены.

– Да разве он прыгнет! – говорит Милых с сожалением. Через минуту Жучкин внизу. Теперь его можно хорошо рассмотреть. Вблизи вид у него жалкий, трусливый, как у шкодливого кота, которого хозяйка не кормит, а только бьет. Он бормочет:

– Я, Василь Васильевич, ничего такого… это я так… проветриться.

– Мы тебя провентилируем, – обещает Милых и вдруг обращается к жене дяди с портфелем: – Гражданка, пройдите, пожалуйста… для освидетельствования хулиганского акта.

– Нам, знаете ли, некогда… Извините, возьмите кого-нибудь другого, – старается увильнуть женщина.

– Ничего. Это ненадолго. Пройдемте, пройдемте, – настаивает Милых и, обращаясь к Жучкину, цедит сквозь зубы: – Обрати внимание, порядочным людям неприятно с тобой идти. Жена дяди с портфелем морщится, пожимает плечами и, ничего не поделаешь, идет вслед за Жучкиным и милиционером. К ней пристраивается недовольный муж.

– Хулиганов ведут, – говорит кто-то на улице.