Обряд на крови - Батчер Джим. Страница 40

– Вы и вправду здесь. То есть я и подумать не мог, чтобы вы оказались в одном из наших домов – даже в этом, можно сказать, в Чикаго. И я хочу, чтобы вы увидели кое-что, – негромко добавил он.

Я повернулся к ближней стене.

– Что?

– Портреты, – сказал Томас. – Отец всегда пишет портрет женщины, которая родила ему ребенка. Посмотрите их.

– Что я должен увидеть?

– Просто посмотрите.

Я нахмурился, но послушно двинулся вдоль стены, обходя комнату по часовой стрелке. Черт, художником Рейт был настоящим, без дураков. Первый портрет представлял высокую женщину средиземноморского типа; судя по одежде, она жила веке в шестнадцатом или семнадцатом. Золотая табличка на раме гласила: «ЭМИЛИЯ АЛЕКСАНДРИЯ САЛАЗАР». Я перешел к следующему портрету, потом к следующему. Для того, чью основу жизни составляет кормежка на людях посредством секса, Рейт отличался относительной сдержанностью. Сколько я ни смотрел, я не нашел и двух портретов, разница во времени написания которых составляла бы меньше двух десятков лет. Зато портреты могли бы служить хорошим пособием по истории моды вплоть до наших дней.

С предпоследнего портрета на меня смотрела женщина с темными волосами, темными глазами и резкими чертами лица. Пожалуй, я не назвал бы ее безупречной красавицей, и все же ей нельзя было отказать в привлекательности – шокирующей, интригующей. Она сидела на каменной скамье – в длинной темной юбке и темно-алой рубашке. Голова чуть надменно склонена набок, губы изогнуты в ироничной улыбке, руки раскинуты и покоятся на спинке скамьи, словно желая обнять всю вселенную…

Сердце мое вдруг дернулось и забилось чаще. Еще как чаще! Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы прочитать надпись на золотой табличке.

«МАРГАРЕТ ГВЕНДОЛИН ЛЕФЭЙ».

Я узнал ее. У меня сохранилась всего одна ее фотография, но я ее узнал.

– Моя мать, – прошептал я.

Томас кивнул. Он сунул пальцы за ворот водолазки и вытянул оттуда серебряную цепочку. Снял ее с шеи, протянул мне, и я увидел, что на ней висит пентаграмма – почти такая же, как моя.

Да нет, не почти: точно такая же.

– Не ваша, Гарри, – негромко, непривычно серьезно произнес Томас.

Я тупо смотрел на него.

– Наша мать, – сказал он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Я все смотрел на него; сердце мое ныло от потрясения, а поле зрения сузилось, превратившись в серый туннель, в дальнем конце которого виднелся Томас. В комнате воцарилась тишина.

– Врете, – произнес я.

– Нет.

– Наверняка врете.

– Зачем? – спросил он.

– Затем, что это ваше основное занятие, Томас. Вы врете. Манипулируете людьми и врете.

– В этом случае не вру.

– Еще как врете! И мне некогда возиться со всей этой ерундой. – Я сделал шаг к двери.

Томас заступил мне дорогу.

– Гарри, не можете же вы отмахнуться от этого.

– Подвиньтесь.

– Но мы…

Глаза мне заволокло багровой пеленой от злости, и я ударил его в лицо – второй раз за последние шесть или семь часов. Он полетел на пол, взмахнул ногой и сделал мне подсечку. Я тоже грянулся об пол, и Томас навалился на меня сверху, пытаясь заломить мне руку за спину. Я подобрал ногу под себя и впился в его руку зубами. Он взвыл, я оттолкнул его так, что он с силой ударился о стену, и мы расцепились. Томас поднялся на ноги, угрюмо косясь на укушенную руку. Я, задыхаясь, привалился к стене.

– Это правда, – сказал он. Он меньше моего выдохся после этой короткой потасовки. – Клянусь.

Я не удержался от слегка истеричного смешка.

– Постойте-ка, это мы уже слышали. Теперь вам положено сказать: «Спросите у своего сердца – оно подскажет, что это правда».

Томас пожал плечами:

– Вы хотели знать, почему я вам помогал. Почему рисковал ради вас. Что ж, вот вы и знаете почему.

– Я вам не верю.

– Тьфу, – устало вздохнул Томас. – Говорю же вам: правда.

Я мотнул головой.

– Кто, как не вы, говорил: вы пользуетесь людьми как орудиями. Полагаю, сейчас вы каким-то образом используете меня в борьбе против отца.

– Ну, в конечном счете может выйти и так, – ответил он. – Но помочь Артуро я вас просил вовсе не поэтому.

– Тогда почему?

– Потому, что он достойный человек, который не заслужил, чтобы его убили, а сам я не в состоянии помешать этому.

С полминуты я обдумывал услышанное.

– Но это ведь не единственная причина, – сказал я наконец.

– Что вы хотите этим сказать?

– Инари. Вы прямо как с катушек слетели, когда тот вамп навалился на нее. Она-то с какого боку во всей этой истории?

Томас прислонился к стене рядом с портретом моей матери и рукой откинул упавшие на лицо волосы.

– Она еще не подвержена Голоду, – сказал он. – Но стоит ей начать кормиться – и обратного пути нет. Она будет как мы все, остальные. Отец подталкивает ее к этому. Я пытаюсь помешать.

– Зачем?

– Потому… потому что, если она в свой первый раз будет влюблена, это убьет ее Голод. Освободит ее. Мне кажется, она достаточно повзрослела, она способна на такую любовь. Есть один молодой человек, о котором она всем уши прожужжала.

– Бобби?!! – поперхнулся я. – Этот мордоворот-мачо?

– Не будьте к нему слишком строги. Вот вы бы сохранили уверенность в себе, если бы вам светило целый день трахаться под объективами камер на глазах у девушки, которую вам хотелось бы пригласить в ресторан?

– Вероятно, для вас это будет потрясением, но о такой возможности я даже не думал.

Томас на мгновение сжал губы.

– Если парень тоже полюбит ее в ответ, она сможет жить. Жить, не беспокоясь о таком, – голос его дрогнул, – о таком, как то, что случилось с Жюстиной. Как то, что сделал отец с остальными моими сестрами.

– Что вы хотите этим сказать? Что такого он с ними делал?

– Утверждал свое превосходство над ними. Чтобы его энергия была заведомо больше, чем у них. Его Голод сильнее, чем их Голод.

Мой желудок болезненно сжался от отвращения.

– Вы хотите сказать, он кормился собственными… – Я даже договорить не смог.

– Хотите более подробного описания? Это совершенно традиционный способ утверждения статуса в семьях Белой Коллегии.

Я поежился и покосился на портрет матери.

– Господи. Гадость какая.

Томас кивнул.

– Лара – одна из самых талантливых и умных людей, с какими мне доводилось встречаться. Но в его присутствии она превращается в покорную собачку. Он полностью подчинил ее своей воле. Заставил выполнять все свои прихоти – более того, молить о них. Я не хочу, чтобы то же случилось с Инари. Особенно теперь, когда она имеет шанс жить собственной жизнью.

Я нахмурился:

– Почему он тогда не проделал того же с вами? Не заставил стать такими же, как они?

Томас поморщился:

– Его вкусы не заходят так далеко.

– Спасибо и на том, пожалуй, – заметил я.

– Не совсем. Он не хочет, чтобы я мешался у него под ногами. Он разделается со мной – это всего лишь вопрос времени. Все его сыновья до единого погибли при таинственных обстоятельствах, не позволяющих доказать его причастность. Я первый из его потомков мужского пола, доживший до такого возраста. Отчасти благодаря вам, – он зажмурился, – отчасти благодаря Жюстине.

– Блин-тарарам, – пробормотал я. Очень уж странно все оборачивалось. – Постойте, дайте мне разобраться. Вы хотите, чтобы я помог вам спасти девочку, сверг жестокого тирана и защитил невинных от угрожающей им черной магии. И вы хотите всего этого от меня на том основании, что вы мой пропавший сводный брат, которому нужна джентльменская помощь в борьбе за правое дело, – так?

Он снова поморщился:

– Более или менее… только не столь мелодраматично.

– Нет, право же, вы надо мной смеетесь. Если это розыгрыш, то дурацкий.

– Отдайте мне должное, Дрезден, – вздохнул он. – Уж чего-чего, а разыгрывать я умею. Будь на вашем месте кто другой, я бы придумал историю получше.