Шумавские волки - Ваншенкин Константин Яковлевич. Страница 4

Ах, вот в чем дело! Подвесного моста над самой водой уже нет (как он раскачивался, когда мы по нему ходили!). А там, где мы жили, еще ниже, разноцветные палатки туристов, маленькие автомобильчики. Глубоко-глубоко под нами надувная лодка и на песчаной отмели стоит женщина в красном купальнике. И как тихо кругом!

Кто я? Тот, двадцатилетний, в пилоточке? Ничего подобного. Я только приблизился на миг к тому дню, и он встал передо мной во всей яркости, а затем снова начал отдаляться. Но и это уже немало.

– Неплохое ты выбрал место, где войну закончить, – говорит Николай Иванович. – Красота какая. Надо отметить.

Йозеф поднимает передний капот (что-нибудь с мотором?) и достает из багажника мою сумку. А я уже вынимаю бутылку петровской водки, захваченную для этого случая, и кружку. Мы вчетвером распиваем ее (Бедному Пепичеку нельзя!), и Ян кричит:

– Какая водка! Пижма, брат Пижма, ты пил такую водку? Это придумал царь Петер? Кто у нас занимается внешней торговлей? Наверно, им нельзя пить, они ничего не понимают. Вот какую водку нужно привозить в Чехословакию.

Николай Иванович закупоривает пустую бутылку и швыряет вниз, а Врбецкий тут же показывает нам: вон она уже плывет, и мы ее тоже видим.

Ян очень огорчается, что не вложили в бутылку записку с описанием повода, по которому она была опустошена. Ее поймали бы школьники, принесли учительнице и поместили бы в школьный музей.

И вот начинается край, о котором они говорят проникновенно, с восторгом, с благоговением, – Шумава. Горный, лесистый, пограничный край. Становится холодно. Йозеф поверх рубашки, которая по-прежнему бела, как и утром, надевает спортивную куртку. Встречается много туристов на машинах, это большей частью западные немцы. Мелькают среди елей изящные горные отели.

– Это хорошие международные отели, – говорит Ян, повернувшись к нам и радостно глядя голубыми глазами, – в одном нам заказали комнаты, я еще не знаю в каком, узнаем в лесном управлении. Завезем Пижму домой и поедем в отель. Нужно отвезти брата Пижму к его красавице Марушке, она смотрит в окно, ждет своего дорогого Пижму, она скучает по Пижму.

– А! – говорит Врбецкий.

– А если комнат в отеле нет, – продолжает Ян, – вы, товарищи, не обидитесь, потому что поздно заказали, а туристов очень много, тогда нас приглашает товарищ Врбецкий, брат Пижма, у него на чердаке, на сене, я ночевал прекрасно.

– Конечно, с удовольствием.

– Рядом граница, тут же рота, и у старого Коблера последний трактир республики. А завтра отель будет обязательно, может быть, и сегодня будет, но не обязательно. Поздно заказали, а очень много туристов…

Сидя в летящей машине, слушая Яна и глядя по сторонам, я все еще был полон своим: передо мной сиял уютный старинный городок, перед моими глазами серая стрела моста перечеркивала синеву, а внизу темнели ели и желтел песок, и я стоял, будто летя, не то неправдоподобно давно, не то совсем недавно. Это было м о е. И другие, новые, впечатления я, подсознательно, не пускал в себя слишком глубоко. Но потом, незаметно, я как бы потерял бдительность.

Повсюду, по сторонам дороги, и вдали, вверху и внизу, где только позволяли видеть горы, – повсюду хвойные леса. Своими серыми блеклыми красками, холодом, лесами и деревянными под тесом или щепой домами и церквами Шумава напоминала милый моему сердцу наш русский Север.

Началась запретная зона. Здесь те самые лесные хозяйства, о которых говорил Ян. Пограничники и лесорубы. Врбецкого знают все, и, видя его в машине, нас даже не останавливают. Заезжаем в лесное управление. Отель заказан только, на завтра. Тогда – к Пижме!

Деревня Сушицы. На улицах пустынно. Входим в трактир, типичный трактир горной западной деревни. Тепло, шумно, накурено. Звучит машина, автоматически меняющая пластинки (нужно бросить монету и нажать кнопку). Все пьют пиво, некоторые играют в карты, другие просто беседуют. Вдруг кто-то кричит: «Франта! О! Пижма!» – и к Врбецкому бросаются, окружают его. Он здесь популярная личность, не только как пограничник, но главным образом как депутат, много сделавший для района. Ах, жаль, уехал Франта, восемь лет был депутатом и снова бы выбрали! Его торжественно усаживают за стол, кругом стоят люди, слушают, что он скажет. Рядом с ним и нам почет.

Трактир – это выражение Яна, официально это ресторан, а называют его все ресторацией, произносят – рестоврация. Мы после Писека и моста слегка «реставрируемся». Даже Йозеф позволяет себе кружку пива – впереди уже не будет туристов и автоинспекции.

Природа мрачная, хмурая, темных и блеклых тонов. Холодно. По дороге – ни души, это закрытая зона. Вдруг сбоку видим солдат, они косят траву. В двух шагах на кустарнике висят их автоматы: граница рядом. Сержант-пограничник козыряет Пижме.

– Для Словакии сено готовят, – вздыхает Ян, – там наводнение.

Йозеф, долго молчавший, вдруг говорит:

– Я здесь был, когда в армии служил, возил полковника. Маневры были, и мы сюда попали. А вон там танки шли.

– Хорошо по-русски говоришь, Йозеф, – хвалит его Николай Иванович. – Где научился?

– В школе, – улыбается Пепичек.

– Молодец, – говорит Ян. – Пижма, тебе тоже надо учиться.

И наконец – горстка домов среди темных елей. Деревушка Прашилы. Приехали.

Поблизости, над деревней, горный лесистый кряж, и Ян объясняет:

– Это граница идет по горизонту, кое-где ниже горизонта…

Граница с Западной Германией.

Тишина. За заборчиком ходят, взявшись за руки, ребятишки. Это материнская школа – так здесь называется детский сад. (Открытия добился депутат Франтишек Врбецкий.) Рядом рестоврация – «последний трактир республики», в сотне шагов погранзастава (называется: рота), а напротив трактира живет брат Пижма, и Йозеф тормозит у дверей. И тут же выбегает молодая радостная женщина, а за нею мальчик и девочка.

– Марушка! – гремит Ян. – Красавица Марушка! Знакомьтесь с Марушкой Врбецкой, товарищи. А товарищи – из Москвы, наши дорогие гости. Красавица Марушка!

Марушка чуть-чуть конфузится, смеется, подавая руку.

– Брат Пижма очень тосковал по красавицу Марушку!

– А! Марушка что-то говорит и грозит пальцем.

– Она говорит, – переводит Ян, – что вы, наверное, с братом Пижмом гуляете там в Праге по пивным, по трактирам.

Сияющий Пижма бегло целует жену и входит в дом, неся повисших на нем детей. Марушка приглашает нас.

У них двухэтажный немецкий дом со всеми удобствами, городская мебель, телевизор, холодильник. Жена Марушка – хозяйка, все свое: куры, овощи, клубника. Она беспокоится: как безо всего этого она будет в Праге, там все купи, да и шум, гам городской жизни ее пугает. Она была там два раза, не помнит, как выбралась.

Пьем кофе и, чуть-чуть закусив, идем вчетвером в «последний трактир республики» – «реставрироваться». Врбецкие подойдут позже.

Уже смеркается. Над кряжем на светлой холодной полоске неба резко выделяются острые черные ели… Шумава!

И не только Москва, но и Прага – где-то далеко-далеко!

За стойкой старик Коблер. Ян представляет нас. Коблер раньше владел этим трактиром, теперь заведует государственным. Но он доволен: во-первых, никаких хлопот и конкуренции, а главное, две его дочери немые («Потому что на родственнице он поженился, – объясняет Ян, – знаеге, как раньше было: поле выходило за поле, стадо за стадо»), немые, но обе замужем – за пограничником и лесником – потому что здесь закрытая зона, и женщин мало, а иначе разве бы они вышли, хотя девушки хорошие. Муж одной из них, лесник, выпив, обычно хвалится, как хорошо, когда жена всегда молчит, остальных мужей он жалеет.

Сейчас народу в трактире мало. Наверное, еще рано, Йозеф останавливается около играющих в карты, а мы с Яном проходим дальше, в маленький пустой зал. Ян оставляет нас, но тут же возвращается с человеком в форменной блузе. Человек красив – шелковистые вьющиеся волосы, смуглое от непогоды лицо, глаза веселые, чуть насмешливые.

– Это старший лесничий Кантор.