Григорий Распутин-Новый - Варламов Алексей Николаевич. Страница 136

– Хочется перекувырнуться от радости! – сказал он смеясь.

Затем я передал слышанный от Самарина его разговор с Государем. Когда я кончил, великий князь обратился к брату:

– Ты, Петр, посиди тут с о. Георгием, а я сбегаю на пять минут к Государю.

Взяв шашку, великий князь быстрыми шагами направился к Царскому поезду. Минут через 10—15 он вернулся в вагон.

– Я поблагодарил Государя, – обратился он к нам. – Я сказал ему: вы и не представляете, ваше величество, какое великое дело вы решили сделать. Мы все любим вас и готовы всё сделать для вас, но будем совершенно бессильны спасти Вас, если вы сами не будете заботиться об этом.

Великий князь под великим делом разумел не столько увольнение Саблера, сколько обещанное Государем графу Фредериксу «разжалование» Распутина. Государь сделал вид, будто он не понял великого князя, и ответил ему:

– Я сам рад, что уволил Саблера.

– С Государем можно работать: он поймет и согласится с разумными доводами. Но Она… Она всему виной. И только один может быть выход: запрятать Ее в монастырь, – тогда все пойдет по-хорошему, и распутинщины не станет. А Государь легко примирится и успокоится, – закончил великий князь».

Если последнее верно и Шавельский не наговаривал на Великого Князя напраслины, то Александру Федоровну в ее недоверии и противодействии Николаю Николаевичу и всей его партии можно понять. Она видела заговор, направленный лично против нее, и, получается, что была недалека от истины. Но опять-таки важно подчеркнуть, что вовлечен в этот заговор был честнейший и очень неглупый славянофил Самарин, которого трудно представить равно злым и слепым орудием в чьих-то руках. Обер-прокурор действовал совершенно самостоятельно и по большому счету продолжил то дело, которое начали за пять лет до него и отошли в сторону Тихомиров с Новоселовым (с последним Самарин был дружен, состоял в переписке и распутинскии вопрос мог ими затрагиваться).

«На другой день утром Самарин долго сидел у меня в купе. Я, насколько мог, познакомил его с положением церковных дел и с ближайшими его сотрудниками по Синоду и его канцелярии. А вечером, после всенощной, отслужил ему молебен. В эту же ночь он уехал из Барановичей.

Через несколько дней Саблер получил очень трогательное собственноручное письмо Государя, извещавшее его об освобождении от должности. Как смог Государь устоять против Императрицы, не желавшей смены Саблера, объяснить это я не сумею», – вспоминал Шавельский.

«Если бы ты был здесь, я бы употребила все силы, чтобы разубедить тебя, потому что думаю, что Бог бы мне помог и ты бы вспомнил слова нашего Друга», – писала Государыня мужу.

«Императрице Александре Федоровне нездоровилось, – вспоминал Спиридович. – Она очень нервничала. Она была против только что совершившейся поездки Государя в Ставку, против всего того, что сделал там Государь, против нового политического курса, против новых министров. Назначение Самарина и Щербатова доводило Царицу до слез.

Верившая в Распутина, как в Бога, Царица считала с его слов, что все, что было сделано в Ставке – все от дьявола. Весь новый курс и новые назначения придуманы, чтобы повредить «старцу» и прока из них не будет.

Хорошо только то, что делается с его совета, с его благословения, чему он «прозорливец помогает» своими молитвами. Все что идет вразрез с его советами, а тем более направлено против него – обречено на неудачу».

«Самарин, без сомнения пойдет против нашего Друга и будет на стороне тех епископов, которых мы не любим. Он такой ярый и узкий москвич», – писала она, когда назначение Самарина было еще только слухом. И позднее, когда слухи о назначении подтвердились: «А теперь московская клика опутает нас как паутиной. Враги нашего Друга – наши враги, и я убеждена, что Щерб. к ним примкнет».

Акцент, который делала Царица на московскую партию, неслучаен. Он просматривался еще в антираспутинской кампании 1912 года, когда главным органом врагов царского друга стала газета «Голос Москвы». Московская оппозиция резко усилилась с началом войны. Сопровождавший Царя в его путешествии по России осенью – зимой 1914 года генерал Спиридович вспоминал:

«Настроение в Москве, в высших кругах было странное. Несмотря на то, что Распутин никакого участия в поездках Государя не принимал и отношения к ним не имел, московские кумушки очень им занимались. Правда, он к этому времени завязал близкие отношения со многими московскими дамами. Нашлись многие поклонницы его всяческих талантов. Центром всего этого недоброжелательства по связи с Распутиным было ближайшее окружение В. Кн. Елизаветы Феодоровны во главе с упоминавшейся уже Тютчевой.

Сама Великая Княгиня, как будто отошедшая от мира сего, очень занималась, интересовалась вопросом о Распутине. Это создало около нее как бы оппозиционный круг по отношению Царицы. Все падало на голову Царицы и теперь особенно, когда Она приехала в Москву в сопровождении Вырубовой, которая никакого официального положения при дворе не занимала, – значит надобности в ней не было.

Ее присутствие бросало тень на Императрицу…»

«Ты знаешь, какую гадкую роль Москва играет во всем этом», – возмущалась Императрица в одном из писем лета 1915 года, когда противостояние Москвы и Петербурга Достигло пика.

В Москве, настроенной гораздо более патриотически, по салонам и на улицах говорили об измене, чернь устраивала немецкие погромы, и все это подтачивало Россию в прямом соответствии со словами Спасителя о том, что царствие, поделенное надвое, не устоит. Но горькая парадоксальность этой ситуации заключается в том, что борьба за Распутина, которую вела Царская Чета, оказалась в первую очередь борьбой против монархистов, и это-то и стало подлинным трагическим разделением нашего великого царства. Своя своих не познаша…

Императрица как никогда требовала от мужа проявлять твердость, и Распутин казался ей единственным союзником и заступником.

«Наша церковь нуждается <…> – в душе, а не в уме».

«Молитвы нашего Друга денно и нощно возносятся за тебя к небесам, и Господь их услышит… Бог с тобой и Наш Друг за тебя».

Религиозность замечательно уживалась в последней русской Государыне с обостренной политичностью. Синод же ей противостоял. Вот только один пример, опять же связанный с нашим героем.

«Он (Распутин. – А. В.) Тебя настоятельно просит поскорее приказать, чтобы в один определенный день по всей стране был устроен всеросс. крестный ход с молением о даровании победы, – писала Императрица мужу 12 июня 1915 года. – Бог скорее услышит, если все обратятся к Нему. Пожалуйста, отдай приказание об этом, выбери какой угодно день и пошли свое приказание по телеграфу (открыто, чтобы все могли прочесть) Саблеру. Скажи об этом же Шавельскому. Теперь Петр, пост, так теперь это еще более своевременно, это поднимет дух и послужит утешением для наших храбрых воинов. – Прошу Тебя, дорогой, исполни мою просьбу. Пусть приказание исходит от Тебя, а не от Синода. […] …Бог поможет. Когда эти кр. ходы будут устроены, я уверена, Он услышит молитвы Твоего верного народа».

«Я говорил с Шавельским об устройстве в какой-нибудь день крестных ходов по всей России. Он нашел это правильным и предложил сделать это 8 июля, в день Казанской Божией Матери, который празднуется повсеместно. Он шлет тебе свое глубокое почтение», – отвечал Государь.

«Прикажи устроить крестные ходы теперь, не откладывай их, любимый, слушайся меня, это очень важно, – прикажи скорее, теперь ведь пост и потому более своевременно, – выбери хотя бы день Петра и Павла, но только поскорее. – О, почему мы не вместе и не можем обсудить всего, чтобы избежать роковых ошибок! – Я слушаюсь не разума своего, а своей души, и желала бы, чтобы Ты это сделал, мой любимый».

«Дружок, помни и прикажи поскорее крестный ход – теперь во время поста самый подходящий момент, и это должно исходить исключительно от Тебя, а не от нового обер-прокурора Синода».

«Прошу Тебя, ответь мне, будут ли крестные ходы 29-го, так как это очень большой праздник и конец поста. Извини, что пристаю к Тебе опять, но так хочется знать, п. ч. ничего здесь не слышишь».