Григорий Распутин-Новый - Варламов Алексей Николаевич. Страница 16

И только осенняя встреча действительно случилась в связи с привезенным из Верхотурья образом, но встречался Государь с Распутиным как с хорошо знакомым ему человеком, и верить в спонтанность этого приема столько же оснований, сколько и в радушный прием епископом Сергием Финляндским христолюбивого мужичка-странника в поношенном армяке прямо с улицы.

«13-го октября. Пятница… В 6 1/4 к нам приехал Григорий, он привез икону Св. Симеона Верхотурского, видел детей и поговорил с ними до 7 1/2. Обедал Орлов».

Через три дня Николай писал Столыпину: «Несколько дней назад я принял крестьянина из Тобольской губернии… который принес мне икону Святого Симеона Верхотурского… Он произвел на Ее Величество и на меня замечательно сильное впечатление… и вместо пяти минут разговор с ним длился более часа. Он в скором времени уезжает на родину. У него есть сильное желание повидать Вас и благословить Вашу больную дочь иконой. Я очень надеюсь, что Вы найдете минутку принять его на этой неделе. Адрес его следующий: СПб., 2-я Рождественская, 4. Живет у священника Ярослава Медведя».

«Помню, что покойный Столыпин вызывал Распутина к своей больной дочери, которая пострадала после взрыва…» – показывала Вырубова на следствии, а в мемуарах писала: «Ее Величество… рассказывала о том, как Столыпин позвал его к себе домой после взрыва в его доме – помолиться над его больной дочерью».

Более вероятным следует все же признать то, что не Столыпин призвал Распутина, а сибирский странник сам вызвался попасть в его дом, да и следующий после Столыпина премьер-министр Коковцов в воспоминаниях «Из моего прошлого» не случайно написал о том, что «когда на Аптекарском Острове, 12-го августа 1906 года, произошел взрыв и ранены были дети Столыпина, – вскоре по перевезении их в больницу Кальмейера явился Распутин и попросил разрешения посмотреть больных и помолиться над ними. Уходя из больницы, он сказал окружающим: „Ничего, все будет хорошо“. Был ли он позван кем-либо из близких Столыпину, или пришел сам – я этого не знаю и утверждать чего-либо не могу».

Позднее Столыпин окажется в числе гонителей Распутина и не признает факта их знакомства, а Николай и Александра меж тем раз от раза принимали Распутина все теплее.

«9 декабря… Обедали Милица и Стана. Весь вечер они рассказывали нам о Григории», – писал Николай в дневнике в конце 1906 года.

«6-го апреля. Пятница… После чая пошли на другую сторону наверх и там имели радость повидать и поговорить с Григорием!» – отметил он в следующем, 1907 году.

В это же время царь удовлетворяет просьбу Распутина переменить его фамилию на Распутин-Новый [3]. Различных толкований, почему крестьянин решил сменить фамилию и выбрал именно такую, существует довольно много. Самое распространенное из них приводится в книге Илиодора «Святой черт», со страниц которой Распутин якобы говорит: «Ты хочешь знать, как у меня явилась новая фамилия Новый? Слушай! Когда я однажды поднимался во дворец по лестнице, в это время цари, дожидаясь меня, сидели в столовой. Государыня держала наследника, тогда еще не говорившего ни слова. Как только я показался в дверях, то наследник захлопал ручонками и залепетал: „Новый, Новый, Новый!“ Это были первые его слова».

Это можно было бы считать обыкновенной легендой, но существует свидетельство Великого Князя Константина Константиновича Романова, к Распутину никоим образом не относящееся, но косвенно подтверждающее справедливость этой версии. «13 августа 1906 тот. — всех нас позвали пить чай к Их Величествам. Туда в столовую пришли их четыре дочки и тоже – к великой радости наших детей – и двухлетний цесаревич. Обойдя кругом чайный стол и со всеми поздоровавшись, он взобрался на колени к матери; подле нее сидел Игорь (сын К. Р.) и маленький наследник охотно перешел к нему на колени, называя его как незнакомого «Новый»».

Точно так же мог Цесаревич обратиться и к опытному страннику из Покровского, но в любом случае важно отметить, что идея сменить фамилию принадлежала, во-первых, самому Распутину, а во-вторых, делал он это по какой угодно причине, но только не потому, что прежняя плохо звучала и бросала тень на его моральный облик.

В архиве хранится его прошение на высочайшее имя, датированное 15 декабря 1906 года: «Проживая в селе Покровском я ношу фамилию Распутина в то время как и многие односельчане носят ту же фамилию отчего могут возникнуть всевозможные недоразумения. Припадаю к стопам Вашего Императорского Величества прошу: дабы повелено было дать и моему потомству именоваться по фамилии „Распутин-Новый“.

Вашего Императорского Величества верноподданный Григорий».

Если бы Распутина смущал «Распутин», он просто заменил бы одну фамилию на другую, а не стал прибавлять к прежней слово «Новый».

22 декабря 1906 года последовало удовлетворение ходатайства крестьянина Григория Распутина о разрешении впредь именоваться «Распутиным-Новым» [4].

Начиная с 1907 года его стали чаще видеть во дворце.

Вот запись воспоминаний родной сестры Николая II Великой княгини Ольги Александровны, сделанная канадским журналистом Йеном Ворресом:

«Ольге Александровне отчетливо запомнился тот осенний день 1907 года, когда она впервые встретила Распутина в царскосельском Александровском дворце. В то время Великая княгиня жила в Санкт-Петербурге, но раза два или три в неделю, иногда чаще, ездила в Царское Село. В тот день ей предложили остаться на обед. Других гостей не было. По окончании трапезы Император сказал сестре: „Пойдем со мной, я познакомлю тебя с русским крестьянином, хорошо?“

Она последовала за Государем и Императрицей и по лестнице поднялась на детскую половину. Няни укладывали в постель четверых Великих княжон и их маленького брата, надевших белые ночные пижамки. Посередине комнаты стоял Распутин.

– Когда я его увидела, то почувствовала излучаемые им ласку и тепло. По-моему, дети его любили. В его обществе они чувствовали себя совершенно непринужденно. Помню их смех при виде маленького Алексея, который скакал по комнате, воображая, что он зайчик. Неожиданно для всех Распутин поймал ребенка за руку и повел его к нему в спальню. За ними последовали и мы с Ники и Алики. Наступила тишина, словно мы оказались в церкви.

Света в спальне Алексея не было, горели лишь свечи перед чудными иконами. Ребенок стоял, не шевелясь, рядом с рослым крестьянином, склонившим голову. Я поняла, что он молится.

Картина произвела на меня сильное впечатление. Я поняла также, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я не могу всего объяснить, но я была уверена, что этот человек совершенно искренен.

После того, как детей уложили в постель, Император, Государыня и Великая княгиня вернулись в лиловую гостиную на первом этаже. К ним подошел и Распутин. Произошел какой-то разговор.

– Мне стало понятно, что Ники и Алики надеются на то, что я почувствую расположение к Распутину. Конечно же, я была под впечатлением сцены в детской Алексея и видела искреннюю набожность сибирского крестьянина. Но, к сожалению, не смогла заставить себя отнестись к нему с симпатией, – призналась Ольга Александровна».

К этим несколько елейным, несмотря на последние строки, воспоминаниям Ольги Александровны надо также относиться с осторожностью. Они записывались Йеном Ворресом много лет спустя, и тенденциозность их и стремление «обелить» Царскую Семью в противовес той грязи, которая на Романовых в связи с Распутиным лилась, очевидна.

В мемуарах протопресвитера Г. И. Шавельского приводится иной по тону разговор с Ольгой Александровной, относящийся к 1914 году.

«Великая княгиня Ольга Александровна среди всех особ императорской фамилии отличалась необыкновенной простотой, доступностью, демократичностью. В своем имении Воронежской губ. она совсем опрашивалась: ходила по деревенским избам, нянчила крестьянских детей и пр. В Петербурге она часто ходила пешком, ездила на простых извозчиках, причем очень любила беседовать с последними. Еще в 1905 г., в Манчжурии, ген. А. Н. Куропаткин, знавший ее простоту и демократический вкус, шутливо отзывался, что она „с краснинкой“. В конце 1913 г. я был приглашен ею в члены возглавлявшегося ею комитета по постройке храма-памятника в Мукдене. У нас сразу установились простые, сердечные отношения. Вот я и решил серьезно поговорить с нею по распутинскому делу.