Григорий Распутин-Новый - Варламов Алексей Николаевич. Страница 162

«Я думаю, что здесь недоразумение, – ответил я, – зачем выделять его из общей массы просителей и тем подчеркивать его особенное значение?!»

А. Н. Волжин снова прервал меня:

«Если бы я его принял, то не иначе, как при свидетелях».

«Эта боязнь Распутина, – сказал я убежденно, – и создает ему тот пьедестал, с которого он виден всему свету… Уж если министры боятся его, значит, он действительно страшен… Имя Распутина, наоборот, нужно всячески замалчивать; это интимная, частная сфера Их Величеств, куда никто не должен заглядывать… Я хорошо понимаю, с каким недоверием относятся к тем, кто это проповедует; но я говорил и буду говорить, что крики о Распутине, все равно добрые или злые, опаснее самого Распутина и что никто из преданных и любящих Государя не должен даже говорить о Распутине, точно его и нет вовсе… Каким бы Распутин ни был, но ни Государь, ни Императрица никого не принуждают считать его святым, а конкретных преступлений не могут указать и его враги… Тот же факт, что Распутин действительно предан Царю, никем не отрицается… В государственную опасность Распутина я не верю… Его вмешательство в государственные дела также ни в чем не выражается… Смотрите на него как на заурядного просителя… Если он будет добиваться чего-либо противозаконного, то откажите ему в просьбе; если же его просьба исполнима, то нет резона отказывать только потому, что она исходит от Распутина… Для меня он никогда не был загадочным сфинксом. Я давно уже не видел его; но помню, что далеко не все, что он говорил, было глупо… Напротив, многое казалось мне интересным… Он, несомненно, человек недюжинного ума, хитрый, проницательный; но это вовсе не преступник, имеющий готовые программы и проводящий их в жизнь. Он может сделаться орудием в руках других, но сам неспособен играть первых ролей»…

Эти слова, по-видимому, несколько смягчили А. Н. Волжина. Я был убежден, что А. Н. Волжин держался такого же мнения и искренно разделял мои точки зрения и что, стараясь отмежеваться от Распутина, он делал это только для того, чтобы рассеять то подозрение в близости к Распутину, какое тяготело над каждым вновь назначенным министром…»

Позиция князя Жевахова, человека, по мнению многих историков, довольно темного, была очень ясна и проста, но несколько утопична и мало применима на практике. Следовать ей не получалось, и распутинский вопрос, еще несколько лет назад разделивший и Синод, и правящих архиереев на два лагеря, обострился к 1915 году донельзя. Нужно было выбирать, чью сторону ты занимаешь.

«Члены Синода раскололись на распутинцев, антираспутинцев и нейтральных. Атмосфера недоверия царила в Синоде. Члены Синода подозревали и боялись друг друга. И походил наш Синод на тот воз, который везли лебедь, рак и щука», – заключил протопресвитер Шавельский, и сам бывший членом Синода в последние годы его существования.

Это касалось не только архиереев, «…громадное значение в смысле устойчивости положения министра имело то обстоятельство, какую позицию министр занял в отношении Распутина: дружескую, враждебную или безразличную. Министру нельзя было оставаться к этому вопросу совершенно равнодушным. Нужно было непременно принадлежать к одной из категорий: „наших или не наших“, ибо если сам Распутин и не придавал этому большого значения, то зато вся клика, его окружающая, придавала этому первенствующее значение, так как это обстоятельство касалось ее личных интересов», – писал генерал Глобачев. Но в церковной среде, наиболее восприимчивой и требовательной к нравственной стороне дела, такая зависимость была особенно болезненной, влияние Распутина слишком велико, а последствия подобных назначений наиболее очевидными. Русская Церковь сопротивлялась сильнее, чем русская бюрократия, в ней сложнее происходили все отставки и назначения, и одной из жертв подобного выбора и едва ли не самой трагической фигурой в истории нашей Церкви до Февральской революции как раз в связи с личностью Распутина стал митрополит Питирим (Окнов), которого упоминал Шавельский.

Питирим занял Петроградскую кафедру в ноябре 1915 года. Этому предшествовал перевод прежнего Петроградского митрополита Владимира (Богоявленского) из столицы в Киев, событие в нашей церковной истории беспрецедентное, и причиной тому историки однозначно называют Распутина.

«Три года Владыка управлял Петербургской епархией и это было труднейшее время для церковно-общественной работы, ибо тогда усиливалось в Петербурге влияние „темных сил“, т. е. „распутинство“. Митрополит Владимир со свойственными его характеру прямолинейностью и твердостью убеждений вел посильную борьбу с темными силами.

Борьба эта была особенно трагична по своему внутреннему смыслу, при наличии того тягостного и рокового недоразумения, которое существовало между лучшими кругами русского общества, к каковым примыкал Митрополит Владимир – с одной стороны, и Государыней Императрицей Александрой Феодоровной – с другой стороны, – писал в книге «Новые мученики Российские» протопресвитер М. Польский. – Государыня – самоотверженная, беспредельно любящая мать, более всего в жизни любила своего сына – Наследника Цесаревича и более всего трепетала за его судьбу. И вот этой-то силой материнской любви воспользовались темные силы. Случайным ли стечением обстоятельств или действием темных нам неведомых сил произошло то, что Императрица глубоко уверовала, что судьба Наследника Цесаревича тесно связана с судьбой «старца» Григория Распутина. На этом убеждении Царицы построено было его громадное, почти неограниченное влияние.

Когда это влияние стало оказывать действие в сфере церковной жизни, Митрополит Владимир счел для себя невозможным дальнейшее молчание и попросил аудиенции у Государя.

Архиереи вообще имели очень редко аудиенции у Императора. Все сношения между ними обычно поддерживались чрез Обер-Прокурора. Обер-Прокурор, в данном случае, – В. К. Саблер, узнав о цели, с какой митрополит Владимир желал видеть Государя, предупреждал Владыку о том, что это очень болезненная и сложная тема. Но Митрополит смело шел на исполнение того, что он считал непременным своим священным долгом и как Первосвятителя Церкви и как верноподданного.

Добившись аудиенции, Митрополит Владимир смело и прямо указал Государю на все сплетни и грязные рассказы, которые ходили в обществе в связи с именем Распутина, указал на гибельность его влияния, особенно в церковных делах.

Государь, прослушав Владыку Митрополита, сказал, что, быть может, он и прав во многих отношениях, но что Царица-мать никогда с этим не согласится.

Государыня, узнав о разговоре Государя с Митрополитом, была страшно возмущена и горячо негодовала против Митрополита за его вмешательство в семейную жизнь царской семьи. Государыня заявила, что Митрополит – не верноподданный, если он может допустить грязные сплетни и разговоры о царской семье и передавать их Государю, когда в действительности ничего этого нет. В ответ на обвинения против Распутина она говорила, что «старец Григорий неоднократно спасал жизнь нашего сына Наследника Цесаревича» и никогда грязной мысли о старце она не допустит. <…>

Митрополит Владимир в 1915 году впал в немилость и был удален из Петрограда на кафедру митрополита Киевского».

Таким образом, разговор митрополита Владимира с Государем состоялся не позднее начала июня 1915 года (когда был смещен Саблер), и, следовательно, уже с этого времени Государыня вынашивала планы перевести его из столицы. Вместо Владимира на Петроградскую кафедру и был назначен Питирим, которого безо всяких обиняков связывали с Распутиным.

В самых уничижительных выражениях оценивал Питирима протопресвитер Шавельский:

«В ряду русских иерархов того времени архиепископ Питирим являлся совершенно бесцветною личностью. Не выделялся он среди них ни ученостью, ни благочестием, ни особой деятельностью, ни вообще какими-либо дарованиями или заслугами. Будучи еще молодым монахом, он приглянулся В. К. Саблеру. Рассказывали, что митрополит Питирим в молодости отличался миловидностью, вкрадчивостью и очень театрально служил.