Молекулярное кафе - Варшавский Илья Иосифович. Страница 34

Я хорошо помню этот день. Мы выбрались из густых зарослей на очаровательную поляну и увидели ослепительно белый ствол, сверкающий в лучах заходящего солнца, фиолетовую крону с красными плодами и большого удава, обвившегося вокруг дерева. При нашем приближении он угрожающе поднял голову.

– Смотри, – сказала Таня, – змей снова искушает меня. На этот раз ты сам сорвешь мне яблоко.

Я не двигался с места.

– Ну, смелее! – продолжала она, смеясь. – Не уподобляйся своему прототипу и не заставляй даму лезть на дерево. Достань мне яблоко, и я за это рожу тебе сына, от которого пойдет род галантных мужчин.

Когда вам сорок пять лет, а вашей возлюбленной двадцать, вы всегда способны на большие безрассудства, чем в юности. Метким выстрелом я размозжил голову удаву и, взобравшись по гладкому стволу, сорвал мягкий плод, пахнувший корицей и мускусом.

– Только не вздумай его есть, – сказал я, – он может оказаться ядовитым.

– История повторяется, – сказала Таня и, раньше чем я успел её остановить, откусила большой кусок. – Очень вкусно! Теперь, даже если оно ядовитое, ты обязан его попробовать. Умирать, так вместе!

Он был действительно очень вкусным и ни на что не похожим, этот плод. Мягкая, ноздреватая сердцевина таяла во рту, оставляя на языке слегка горьковатый привкус.

– Ну вот, – сказала Таня, – мужчины всегда так: сначала всякие страхи, а потом готовы всё сожрать, ничего не оставив даме. По всем канонам, я тебя уже совратила. Иди добывай в поте лица хлеб насущный, мне хочется есть.

Я отправился собирать сучья для костра, а она улеглась под деревом.

– Ты знаешь, – сказала она, когда я вернулся, – в нем была косточка. Я её нечаянно проглотила, что теперь будет?

– Об этом в писании ничего не сказано, – ответил я и занялся ужином…

Мне трудно рассказывать, что было дальше. На третий день Таня заболела. Она не могла ходить, перестала есть и вся как-то одеревенела. Её мучили страшные боли в ступнях. Прошло еще несколько дней, и на пятках у неё появились… корни! Да, да, вы не ослышались, самые настоящие корни, ну такие, какие бывают у молодого деревца.

Мне казалось, что мы оба сходим с ума. Таня рыдала и требовала, чтобы я зарыл её ноги в землю, а я молил судьбу послать нам обоим смерть. Наконец, я уступил и врыл в землю по колени её ноги. Теперь она успокоилась, и только просила, чтобы я ежедневно поливал возле неё почву. Она по-прежнему ничего не ела, и скоро перестала говорить. Моя Таня попросту превращалась в дерево. Прошло около трех недель, и на ней появились первые побеги, быстро покрывшиеся фиолетовыми листьями.

Вряд ли я могу передать моё состояние. Временами мною овладевало настоящее безумие.

Много раз я порывался уйти из этого проклятого места, но неизменно возвращался назад. Это было в период Таниного цветения.

Вскоре на ней появились первые плоды, и тут началось самое страшное. Казалось, все змеи Уссурийских джунглей собрались на Танину тризну. Днем большой удав, обвив ствол, отгонял птиц, желавших полакомиться плодами, а ночью они все, покачиваясь на хвостах, исполняли при свете луны бесконечный монотонный танец. Так продолжалось до созревания первого плода, когда началась великая битва змей.

Лежа в зарослях, я наблюдал, как они свивались в один общий клубок, распадались на отдельные группы, сжимали друг друга в смертельной схватке, наносили сокрушительные удары хвостами и головой.

Побоище прекратилось так же внезапно, как и началось. Не знаю, что определило победителя, но думаю, что это был тот удав, который влез на дерево и высосал плод. Остальные оставшиеся в живых змеи вновь принялись танцевать. Трудно сказать, сколько продолжался этот кошмар, я помню пять или шесть таких битв.

Наконец созрел последний плод, который змеи почему-то не тронули. Оставив его на съедение птицам, они вернулись в чащу.

Несколько суток я просидел под деревом на примятой траве, усеянной косточками плодов, среди трупов змей, наблюдая, как с моей Тани осыпаются листья. Когда последний из них, кружась, опустился на землю, я взял одну косточку и пошел на запад.

Вы сами понимаете, что я не мог вернуться на базу. Моему рассказу о Таниной смерти никто бы не поверил.

Теперь мною владело одно стремление: вырастить из Таниной косточки новое дерево. Для этого нужно было подобрать подходящие климатические условия. Я отправился на юг.

С большим трудом мне удалось получить место сторожа на здешнем кладбище. Скоро оно станет моим последним пристанищем. Я знаю, что рак печени неизлечим.

Могильщики, которым я рассказал эту историю, поклялись похоронить меня без гроба. На груди у меня будет мешочек с косточкой Таниного плода, плоть от её плоти. В земле я вскормлю это дерево своим телом. Тогда мы будем навсегда вместе.

Он расстегнул рубаху и вынул из шелкового мешочка на груди ярко-желтую ноздреватую косточку.

Мне были знакомы эти пластмассовые пуговицы, похожие на косточку персика. Утром я их видел в галантерейном ларьке у пристани. Та, что я сейчас держал в руках, еще хранила след алюминиевой лапки с отверстиями для нитки.

Но мог ли я предать собрата по оружию, когда и в моей душе жила детская вера в правдоподобность выдуманных мною рассказов? Я бережно опустил его талисман обратно в мешочек вместе с причитающимся гонораром.

На следующий день я скупил в маленьком курортном местечке все злополучные пуговицы и бросил их в море.

Пожалуй, это было самым лучшим из всего, что я когда-либо сделал на плодородной ниве фантастики.

НОВОЕ О ШЕРЛОКЕ ХОЛМСЕ

Лондонское воскресенье всегда полно скуки, но если к этому добавляется дождь, то оно становится невыносимым.

Мы с Холмсом коротали воскресный день в нашей квартире на Беккер-стрит. Великий сыщик смотрел в окно, барабаня своими тонкими длинными пальцами по стеклу.

Наконец он прервал затянувшееся молчание:

– Не раздумывали ли вы, Ватсон, насчет неравноценности человеческих потерь?

– Я не вполне вас понимаю, Холмс.

– Сейчас я это поясню: когда человек теряет волосы, то он их просто теряет. Когда человек теряет шляпу, то он теряет две шляпы, так как одну он потерял, а другую должен купить. Когда человек теряет глаз, то неизвестно, потерял ли он что-нибудь, ведь одним глазом он видит у всех людей два глаза, а они, имея два глаза, видят у него только один. Когда человек теряет разум, то чаще всего он потерял то, чего не имел. Когда человек теряет уверенность в себе, то… впрочем, сейчас мы, кажется, увидим человека, потерявшего всё, что я перечислил. Вот он звонит в нашу дверь!

Через минуту в комнату вошел тучный, лысый человек без шляпы, вытирая носовым платком капли дождя с круглой головы. Левый глаз у него был скрыт черной повязкой. Весь его вид выражал полную растерянность.

Холмс церемонно поклонился.

– Если я не ошибаюсь, то имею честь видеть у себя герцога Монморанси? – спросил он с очаровательной изысканностью.

– Разве вы меня знаете, мистер Холмс? – спросил изумленный толстяк.

Холмс протянул руку и достал с полки книгу в черном коленкоровом переплете.

– Вот здесь, ваша светлость, моя скромная работа по переписи всех родовых перстней. Я не был бы сыщиком, если бы с первого взгляда не узнал знаменитый перстень Монморанси. Итак, чем я могу быть вам полезен? Можете не стесняться моего друга и говорить обо всем вполне откровенно.

Некоторое время герцог колебался, по-видимому не зная, с чего начать.

– Речь идет о моей чести, мистер Холмс, – сказал он, с трудом подбирая слова, – дело очень деликатное. У меня сбежала жена. По некоторым соображениям я не могу обратиться в полицию. Умоляю вас помочь мне! Верьте, что мною руководит нечто большее, чем ревность или ущемленное самолюбие. Дело может принять очень неприятный оборот с политической точки зрения.

По блеску полузакрытых глаз Холмса я понял, что всё это его очень интересует.

– Не соблаговолите ли вы изложить обстоятельства, при которых произошло бегство? – спросил он.