Путешествие в слово - Вартаньян Эдуард Арамацсович. Страница 31

Можно утверждать, что источник его — одна из сказок «Тысячи и одной ночи» — «Сказка о рыбаке».

Бедный рыбак много раз вытягивал сети пустыми. Наконец, он выловил медный, запечатанный свинцом кувшин. На свинце была оттиснута печать великого волшебника, царя Сулеймана. Вырезанное на ней таинственное и страшное девяносто девятое имя Аллаха давало Сулейману великую власть над птицами, ветрами и злыми духами — джиннами.

С незадачливым рыбаком случилось то4 что позднее произошло с Вольной ибн Алешей из книги писателя Лагина «Старик Хоттабыч». Едва он откупорил сосуд, как оттуда вырвалась с превеликим шумом и свистом струя дыма; Дым вознесся до облаков и превратился в гигантского джинна, которого некогда разгневанный Сулейман заключил в медный сосуд — загнал в бутылку.

Такое обращение со злыми духами было, если верить легендам, свойственно этому мудрому царю: он наказывал ослушников именно таким способом. Теперь вам понятно, откуда пришло на уста Скумбриевичу это странное выражение?

Очень часто можно услышать и другие словосочетания, возникшие из арабских сказок, например: словно сказочный джинн, или как джинн из бутылки, или выпустить (вызвать) духа из бутылки.

А вот с виду родственные выражения: грубоватые лезть в бутылку, лезть в пузырек в смысле «сердиться», «артачиться», «выходить из себя», — не получили прав гражданства в нашем литературном языке, а употребляются лишь в просторечии.

Иван, не помнящий родства.

Беглые каторжники, «беспашпортные бродяги», попав в руки властей, тщательно скрывали свое имя и происхождение. Они называли себя самым распространенным русским именем — Иваном, а на вопросы о родичах отвечали, что «родства своего они не помнят». Так, «Иванами, родства не помнящими» записывали их в полицейские протоколы.

Юридическая формула переросла в поговорку. Не помнящим родства в народе стали называть каждого, кто отрекается от родных, друзей, привязанностей. Войдя в литературную речь, выражение приобрело более широкий смысл: «человек без идей, убеждений, традиций».

«Я не со всяким встречным связываюсь и предпочитаю быть осторожным с людьми, не помнящими родства», — писал Салтыков-Щедрин в книге «За рубежом».

Квасной патриотизм.

Настоящий патриот гордится великими делами своего народа, всегда и во всем стремится обеспечить за ним равное со всеми народами мира место; он не забывает о национальных достоинствах и старается исправлять недостатки.

В XIX веке в России появились люди, считавшие себя патриотами именно потому, что они без всякого разбора восхваляли все «свое» и порицали все «чужое». Они не видели перспективы исторического развития. Их привлекали всевозможные мелочи национального-быта: покрой одежды, привычка к известным кушаньям… Сохранение всего этого представлялось им главным патриотическим делом: если ты русский, люби русские щи да кашу, пей русский квас, носи русскую бороду, а остальное — неважно!

Таких ограниченных людей, хуливших все иностранное, поэт П. А. Вяземский, друг А. С. Пушкина, и назвал впервые «квасными патриотами». «Многие, — писал он, — признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что свое. Тюрго называл это лакейским патриотизмом… У нас можно бы его назвать квасным патриотизмом» (письма из Парижа, 1827 г.).

Ядовитые слова, характеризующие тупую приверженность к мелочам национального быта, произвели впечатление и превратились в общепринятую ироническую формулу.

Лезть на рожон.

В старорусском языке, да и сейчас в некоторых говорах рожон — это «заостренный с одного конца кол, шест, рогатина». С выставленным перед собой колом смельчаки охотники шли на медведя. Напоровшись на рожон, зверь погибал.

Развязка, роковая для медведя( в ярости и ослеплении идущего на гибель, послужила языку материалом для создания поговорки лезть на рожон. Смысл ее: «предпринимать действия, заведомо обреченные на провал, „нарываться“ по своей воле на крупные неприятности».

В нашей речи возникли и другие образные выражения, «главным героем» которых выступает слово рожон.

Круговая порука.

Когда мы говорим: «один за всех, все за одного» — то вряд ли подозреваем, что пользуемся формулой круговой поруки,: существование которой отражено уже в «Русской правде» (XI век).

Круговая порука являлась системой коллективных обязательств жителей определенной округи перед властями.

Вплоть до начала нашего века круговая порука действовала в сельских общинах. Облагается ли община такой-то податью, взимают ли с нее казенные, земские и мирские сборы — она должна гарантировать их выплату, независимо от того, уклонился ли кто от внесения своей доли. Если один совершал проступок, отвечал за него весь мир, то есть крестьянская община. Если один отказался участвовать вместе с другими в чем-нибудь незаконном (по мнению властей), ему, без вины виноватому, все равно приходилось делить ответственность с другими.

Выражение круговая порука продолжает жить, но уже я ином качестве. О ней говорят там, где нарушители закона из страха перед соучастниками, судом, наказанием покрывают друг друга.

Между Сциллой в Харибдой.

Так в греческой мифологии именовались два чудовища, сторожившие узкий Мессинйкий пролив, отделяющий остров Сицилию от Апеннинского полуострова. Спастись от них считалось почти немыслимым: кто избегал вубов Сциллы, попадал неминуемо в пасть Харибды.

Фразеологизм возник, из эпической поэмы Гомера «Одиссея», где впервые описываются эти грозные cущества:

Мимо нее [19] ни один мореходец не мог невредимо С легким пройти кораблем: все зубастые пасти разинув, Разом, она по шести человек с корабля похищает. Близко увидишь другую скалу… Страшно все море под тою скалою тревожит Харибда,. Три раза в день Поглощая и три раза в день извергая Черную влагу…

Надо полагать, что этими именами мореходы обозначали какие-то рифы и стремнины, неизвестные нам, но опасные для их утлых суденышек, и буйное воображение олицетворило грозное явление природы. Так или иначе выражение между Сциллой и Харибдой дожило до наших дней и означает: «находиться в трудном пол ожегши, так как опасность грозит сразу с двух сторон».

Мыши кота погребают.

Вскоре после смерти Петра-I широкое хождение получила сатирическая лубочная картинка «Мыши кота погребают». На ней был изображен огромный мертвый кот, накрепко привязанный веревками к дровням. За дровнями следовала пестрая похоронная процессия — крысы и мыши. Шуточные подписи под каждым участником процессии позволяли догадываться, на кого намекал безвестный художник. Ну, например, подпись «мышь с Рязани сива, в сарафане еинем, идучи горько плачет, а сама в присядку скачет» указывала на рязанского митрополита Стефана Яворского, ярого противника Петра.

Общая тема подписей — притворная скорбь и явное ликование мышей по случаю кончины их недруга и обидчика кота. Словом, вся картина — едкая пародия на похороны Петра.

Эта лубочная картинка — отголосок далеких событий — вызвала к жизни ироническое выражение мыши кота погребают, которым и поныне награждают плачущих ханжей, лицемеров, притворно скорбящих об утрате близких.

На лбу (лице) написано.

«У него на лбу написано (или: на лице написано)», — говорим мы о человеке, чье состояние, выражение лица, другие признаки ясно свидетельствуют о его характере, склрнностях, намерениях или переживаниях.

Невинное на первый взгляд сочетание слов несет на себе отпечаток жестоких обычаев прошлого, восходит к тем временам, когда эти выражения имели дословный смысл.

По свидетельству историка XVII века Котошихина, людям, замешанным в «Медном бунте», «…клали на лица на правой стороне признаки, разжегши железо накрасно, а поставлено на том железе Буки (название буквы „Б“), то есть бунтовщик, чтобы был до веку признатен».