Александр Невский - Васильев Борис Львович. Страница 79

— Всегда, Бату — прочувствованно признался Орду.

— Я пью мёд из твоих уст, брат. И запомню вкус этого мёда. Может быть, мне придётся попросить те— • бя…

Бату неожиданно замолчал.

— Жду твоих повелений, брат.

— Просьба, Орду, только просьба. Ты старше меня, мы оба внуки великого Чингиса, и я могу лишь просить.

— Проси, — согласился несколько опешивший от такого заряда лести простоватый Орду.

— Отдохни пока, — серьёзно сказал Бату. — Хорошо отдохни, потому что просьба будет. Будет, Орду.

И поднял чашу с кумысом.

Ярослав выехал в Золотую Орду, когда уже встали первые морозы и лёг первый снег. До этого неторопливо отбирал дары, лично и весьма придирчиво ощупывая каждую меховую шкурку: Александр сказал, что татары особенно ценят именно такие подарки. Потом пришла уборочная, потом — что-то ещё, что позволило потянуть с отъездом, хотя Сбыслав не забывал мягко напоминать о необходимости поторопиться. А он все тянул и тянул, потому что необъяснимо боялся этой поездки. И, назначив день, сутки молился, а после говел, испросив у архиепископа отпущения всех грехов загодя.

Он очень надеялся, что Александр исполнит своё обещание и приедет проводить его, но Невский так и не приехал. «Боится свидания со Сбыславом», — с горечью понял Ярослав, но удивлённому этим Сбыславу объяснил, что князь Александр, видно, очень уж занят.

— Я теперь ему не помощник Сам дела вершит. Правда, из Переяславля примчался Андрей, но был каким— то странным. Не к месту улыбался, не к месту спрашивал, не к месту восторгался княжной Настасьей Даниловной Галицкой, все -не к месту. Ярослав настолько расстроился, что прервал его восторги в самом неподходящем месте:

— Обнимитесь, сыны, и — с Богом.

Братья обнялись с искренней любовью, не обратив внимания на очередную оговорку. А великий князь только крякнул с досады.

Выехали с отборной охраной и огромным растянувшимся обозом: великий князь не скупился на подарки. Обоз неспешно тянулся позади, ехали только в светлое время и, хотя запрягали затемно, за день еле-еле добирались до очередной ямской поставы. Зато, правда, ночевали в тепле и удобстве, и Ярослав не мог не отдать должного татарской заботе о дорогах, до которых у русских князей никогда почему-то не доходили руки. Утром, плотно позавтракав, выезжали вперёд с личной челядью и отборными отроками и до обеда не останавливались, коротая путь в бесконечных беседах.

Великий князь очень любил эти неспешные беседы ни о чем. Он уже оценил Сбыслава, понял, что он и умнее, и сдержаннее Андрея, но живее и откровеннее Александра, вечно занятого своими, не всегда понятными отцу мыслями. Признанный им, но не объявленный во всеуслышанье, по сути, тайный сын с каждым днём казался ему ближе и понятнее старших, законных сынов, и разговоры текли легко и непринуждённо. Он не смущал отца непререкаемой резкостью Александра и не раздражал взбалмошностью Андрея: он успокаивал, не поддакивая и не льстя.

— Бог ожидал покаяния христианского и обратил татар вспять после разгрома на Калке, — говорил Ярослав. — Но мы не вняли гласу Его, и Бог позволил татарам вернуться. И ни один из князей не пришёл друг другу на помощь. И я не пришёл, хотя стоял с дружиной совсем рядом с несчастным Козельском. И в этом великий мой грех.

— Может быть, не великий грех, а великое прозрение, — сказал Сбыслав. — Козельску невозможно было помочь даже ценой собственной гибели не только потому, что татар было больше, а потому, что они находились на вершине победной славы.

— Ты говоришь разумные слова, но разум и грех живут не в одном гнезде. От греха ноет сердце, а не голова, если жива душа.

— Разве душа не живёт в каждом христианине?

— Если бы, Сбыслав, если бы… — Ярослав грустно усмехнулся. — Я прожил большую… нет, не столько большую, сколько грешную жизнь и понял, что все люди состоят из душ живых и душ мёртвых.

— Ты имеешь в виду христиан и язычников?

— Я имею в виду всех разом. И среди христиан есть души мёртвые, и среди язычников — души живые. Мне трудно это объяснить тебе, я — не поп, но твёрдо знаю, что это — так. И ты всегда старайся окружать себя живыми душами, Сбыслав. Живыми, какому бы Богу они ни поклонялись.

Да, стареющий великий князь чрезвычайно ценил эти беседы. Как всякий человек, проживший богатую событиями жизнь, он ощущал потребность передать накопленный опыт следующему поколению, но это следующее поколение не желало воспринимать чужого опыта просто потому, что он — чужой. Андрей немедленно уплывал легкомысленными думами своими в собственный мир, глядя отсутствующими глазами, а Александр тут же приводил пример из текущей жизни, требующий сегодняшнего решения, после чего отец, как правило, обиженно замолкал. А Сбыслав — слушал и задавал вопросы с живой заинтересованностью, а не просто из вежливости, что теплом обдавало изношенную душу Ярослава.

Впрочем, где-то на середине их неблизкого пути Ярослав прекратил назидательные беседы. Помрачнел, стал часто задумываться и задавать вопросы Сбыславу. О монголах и татарах, об их законах и обычаях. Сбыслав отвечал коротко и только по существу, не загромождая память необязательными подробностями, а стараясь, чтобы великий князь запомнил главное. О пороге, которого нельзя касаться, о кумысе, которого нельзя пролить, о первых поклонах хану и о первом взгляде на него.

— Кумыс очень противный? — Ярослава мучила предстоящая проба неизвестного напитка, хотя он загодя получил отпущение этого греха.

— Вроде густой сыворотки, — ободряюще улыбнулся Сбыслав. — Когда свыкнешься, вкусным кажется.

— Ты свыкся?

— С детства. Чогдар поил. Монголы кумыс целебным считают.

— Хмельной?

— Как наше пиво. Много выпьешь, так и захмелеть можно.

— Напиваются?

— Редко, пьяных не любят. А если и напьются, то никогда не бранятся и не дерутся.

— Зачем же тогда пьют? — искренне удивился Ярослав.

За два дня до прибытия в Сарай Сбыслав посоветовал великому князю надеть княжескую одежду, самую богатую шубу и пересесть в сани.

— Для чего же в сани?

— В любой час может появиться ханская почётная стража. Ею может командовать даже тёмник, но ты, великий князь, принимай его, сидя в санях.