Александр Невский - Васильев Борис Львович. Страница 86

Гаврила Олексич старался — по возможности, конечно — говорить спокойно и вразумительно, но Андрей разгорячился не на шутку:

— Её отец князь Даниил Галицкий единения добивается. Единения всех славян для борьбы с проклятыми татарами!

— Чтоб католиков сюда запустить? Они живо Русь в свою поганую веру перекрестят.

— По доброй воле! По доброй воле только!… Олексич не придал значения этому разговору: болтает влюблённый юнец, ну и пусть себе болтает. А потому и не пересказал его князю Александру, не желая огорчать его. А напрасно. Это были первые ростки того бурьяна, который с трудом, болью и кровью пришлось выкорчёвывать Невскому с помощью острых сабель тёмника Неврюя.

Но то случилось нескоро: бурьяну суждено было ещё прорасти. А дела текущие складывались пока вполне благополучно. Сватовство удалось на славу: и старый хозяин был счастлив, и супруга его в чувственный обморок упала от такого известия, и, главное, сама Васса разрыдалась восторженными слезами.

Да, все пока было хорошо. Яростная ссора братьев, после которой Невский, исчерпав все возможности вразумить Андрея, помчался в Орду, чтобы предупредить о готовящемся антитатарском восстании и попросить помощи против младшего брата, была ещё впереди…

— В Каракорум поедешь ты, Орду. Так мы решили с советником, — Бату кивнул на скромно помалкивающего Чогдара. — Отдашь Гуюку самый низкий поклон, подтвердишь нижайшую покорность и скажешь, что я не смог приехать только потому, что заболел.

— Ты заболел, мой брат? — с беспокойством спросил Орду.

— Нет, — с неудовольствием отмахнулся Бату. — Я заболею, когда ты будешь поздравлять нового великого хана Гуюка после курултая.

— Хан Бату почувствует это, — счёл нужным пояснить Чогдар.

— Ага! — согласился ничего не понявший Орду. — У меня хорошая память, и я все запомнил.

— Ты всегда был для меня примером, старший брат, — проворчал Бату. — Потом ты лично передашь Гуюку мой подарок Хорошо бы сначала завернуть его в кошму, а потом развернуть перед великим ханом, чтобы она выкатилась к его ногам.

— Кто должен выкатиться?

— Гражина.

— Но я подарил её тебе от любящего сердца, мой брат.

— Знаю, Орду, но я слишком стар для таких роскошных подарков. Береги её пуще глаза в пути.

— Я возьму сотню отборной стражи под начальством есаула Кирдяша. Он подарил Гражину мне, я — тебе, а ты — Гуюку. Я все запомнил, великий брат мой.

— Это хорошо, — утомлённо вздохнул Бату. — И ты запомнишь все, что скажет тебе мой советник Чогдар перед самой поездкой. Каждое слово запомнишь, Орду, это очень и очень важно. И сделаешь так, как он скажет.

— Да, мой великий брат.

— Это очень важное задание, и поэтому я доверяю его только тебе, старший брат.

— Я все исполню, брат.

— Все, что скажет Чогдар. Слово в слово.

— Слово в слово.

Орду ушёл. Бату упорно молчал, сдвинув брови и занавесившись от всего мира непроницаемой броней внутреннего отстранения, в котором монголы не знали равных. Чогдар обождал вполне приличествующее самым глубоким размышлениям время, неторопливо наполнил чаши кумысом и позволил себе осторожно вздохнуть.

— Он сделает, — тихо сказал Бату. — Он все сделает, как надо нам, мой советник.

— А поймёт ли хан Орду, что именно нам надо?

— Это зависит от тебя, Чогдар. Орду глуп, но не окончательно бестолков. Постарайся неторопливо внушить ему прежде всего порядок его поступков. Орду раб порядка. Если он его усвоил, он будет двигаться точно по твоей дороге.

Бату помолчал, подумал, поднял свою чашу. Чогдар следом за ним отхлебнул глоток, выжидающе глядя на хана.

— Дорога моего брата должна быть прямой, как стрела, — наконец сказал Бату. — Без петель и крутых поворотов. Тогда он пойдёт по ней без колебаний.

— К сожалению, мой хан, эту дорогу нельзя сделать стрелой, — вздохнул Чогдар. — Её изгибы зависят как от поведения Гуюка, так и от поведения князя Ярослава. Предположим, Гуюк не потребует от владимирского князя участия в Западном походе.

Бату отрицательно покачал головой:

— Только в том случае, если он сам откажется от похода. Но это невозможно. Чтобы спокойно править, он должен уничтожить меня. А для этого есть только один путь: переманить русичей на свою сторону.

— Ты прав, мой хан. Но позволь высказать второе предположение. Ярослав откажется от союза с Гую-ком.

— И не получит ярлыка на великое княжение. Как-то ты сказал мне, что князь бессмысленно растратил свою молодость на женщин и жалкие схватки за власть, Чогдар. У изношенной души нет сил противиться тщеславию.

— За его спиной — сыновья, и прежде всего — Александр Невский, мой хан. В старости думают не столько о своей славе и власти, сколько о славе и власти сыновей.

— О славе сыновей — да. О власти их — никогда. Разве что — на смертном одре. Но…

Бату неожиданно замолчал. И молчал долго. Настолько, что Чогдару пришлось заново наполнить чаши.

— Но я поговорю с ним.

И улыбнулся столь змеиной улыбкой, что по спине Чогдара вдруг пробежал холодок.

— О чем, мой хан? — тихо спросил он, хотя подобных вопросов не дозволялось задавать повелителям.

— О вечном чувстве вины отцов перед сыновьями. Оно существует. Существует, Чогдар, это необъяснимое чувство вины. Именно под его влиянием мы и балуем своих сыновей, и многое прощаем им или делаем вид, что просто не замечаем их выходок.

— Даже перед Александром Невским?

— Он тоже — сын. А Ярослав — отец. И за что-то ему должно быть очень стыдно, что-то должно его тревожить. У отца всегда длиннее жизнь, чем у сына, потому что он идёт из прошлого, а сын уходит в будущее. Два каравана с разной поклажей, лишь совпавшие на каком-то отрезке пути.

Бату поднял свою чашу и неожиданно улыбнулся, задумчиво покачав рано поседевшей головой. Но улыбка его была очень печальной. Скорее даже горькой, как показалось Чогдару.

Орду очень возгордился прежде всего тем, что ему поручено представлять на великом курултае самого Бату. Однако редко посещавшее его ощущение своей особой значимости никоим образом не отразилось на его дотошной, даже въедливой исполнительности. Он отчётливо представлял трудности и опасности невероятно длинного, рассчитанного на огромный срок пути, высокую значимость собственной миссии и бесценность даров, предназначенных будущему великому хану всей Монгольской империи, а потому первым делом основательно подумал о защите. Однако ничего особенного в голову ему не пришло, кроме уже оговорённого начальника стражи Кирдяша и сотни его отборных головорезов.