И был вечер, и было утро - Васильев Борис Львович. Страница 20

— Здравствуйте, Сергей Петрович.

— Здравствуйте, Борис Петрович.

Два героя города Прославля пожали друг другу руки несколько торжественнее, чем того требовала неофициальная встреча. А затем уединились в кабинете шикарного «Бристоля», где неспешно пообедали и негромко поговорили.

— Погром — дело нешуточное.

— С хоругвями и царским портретом проглотят и погром. Кроме того, с ними намереваются идти агенты охранки в котелках и со шпалерами, как выражается мой лучший друг Сеня Живоглот.

— Об охранке — его слова?

— Об охранке мне наболтали в бильярдной. Их неплохо натаскивают на этот погром: уже готов список, и первым в нем значится чернильный Мой Сей. Вы учились на его чернилах?

— Нет, я провел детство в Петербурге.

— А я — на его, и мне совсем не все равно, какими чернилами я буду писать завтра. Вы понимаете мою тревогу, господин волонтер? Или буры вам ближе, чем земляки-евреи?

Сергей Петрович долго попыхивал сигарой, размышляя. Потом с сожалением стряхнул пепел и сказал:

— Завтра вам доставят десяток револьверов и ящик патронов к ним. Но двумя револьверами нам не перекрыть всех улиц, ведущих в еврейские Садки, Борис Петрович.

— Ваше дело — револьверы. В отличие от вас я — с Успенки, а там еще люди не перевелись. И у них есть неплохой шанс дать Пристенью крещенский бой по своему календарю.

— Не спешите давать бой, хотя я не сомневаюсь ни в вашей отваге, ни в вашем уменье стрелять. — Сергей Петрович поднял бокал. — У вас чудные глаза: полагаю, матушкины? Вы член партии эсеров, судя по грохоту бомб на Благовещенской?

— Какое это имеет сейчас значение? — улыбнулся Борис и тоже поднял бокал. — За глаза, Сергей Петрович.

— Вы правы, это не имеет значения, — сказал волонтер, вежливо пригубив. — Однако до пальбы и прочих звуковых эффектов я бы очень хотел навестить вместе с вами одного человека. Если не возражаете, встретимся в среду в семь.

В среду их оказалось трое: присоединился тяжело дышащий и затяжно кашляющий Евсей Амосыч. Сидели в полутьме в какой-то хибаре на окраине Пристенья, хозяина которой осторожный Амосыч выслал в охранение.

— Шебуршатся черносотенцы, — хрипло подтвердил он, выслушав скупой доклад Сергея Петровича. — И бой им, гадам, мы, безусловно, дадим. Время, думается мне, я узнаю: наборщик все-таки. Адрес нам известен: еврейская слободка Садки. Нижние улицы мы перекроем, а вот Верхнюю — это тебе, Прибытков. С эсерами пойдешь?

— Эсеры устранились, — сказал Сергей Петрович. — Сказали, что готовят грандиозное покушение, которое должно наконец-то всколыхнуть дремлющий народ. Вы на каком номере стоять там будете, Борис Петрович?

— А кто это — «мы», которые перекроют Нижние улицы? — спросил Бориска, проигнорировав вопрос Белобрыкова.

— Боевая дружина российской социал-демократической рабочей партии, — пространно и не без пафоса пояснил Амосыч. — Шел бы ты к нам, Прибытков. Парень ты боевой, грамотный, а связался с говорунами да динамитчиками.

— Разберемся, — сухо сказал Борис. — Верхнюю улицу удержим.

— В воскресенье приглашаю вас и ваших друзей на пикник, — сказал на прощание бурский доброволец. — Револьверы не забудьте.

Тройка с Успенки, которую для начала подобрал Прибытков, состояла из одного нам известного, а другого — нет, и я опять вынужден остановиться, чтобы немного представить его. Звали его Василием, был он старшим сыном ломовика Кузьмы Солдатова, а известен стал тогда, когда за два года закончил четырехклассное народное училище и учитель специально показывал его городским властям в Крепости, чтобы они помогли мальцу с дальнейшим учением. Власти поудивлялись, поцокали языками, покачали головами, со слезою поговорили об огромной талантливости простого народа — и отказали. И паренек пошел в ученики к колесных дел мастеру Даниле Прохоровичу Самохлёбову, а Бориска Прибытков — в то время еще регулярно посещавший Крепость — стал учить его тому, что усвоил сам. Через некоторое время Василий наловчился точить спины и гнуть обода, постиг основы математики, физики и химии, разбирался в литературе, ознакомился с историей и неплохо болтал с Бориской по-французски, поскольку обоим нужна были практика. Из сказанного можно смело делать вывод, что Вася Солдатов был верным… нет, не другом: такого друга не могла признать заносчивая Борькина натура… верным оруженосцем, так будет точнее. И когда пришла пора испытаний, Прибытков просто свистнул.

С третьим дело не могло ограничиться свистом. С третьим требовался разговор, который состоялся еще в тот день, когда Прибытков имел свидание с Сергеем Петровичем. Вот после этого свидания он и подъехал на извозчике прямиком из ресторации «Бристоль» к распахнутым настежь воротам кузницы, где синели мехи и пламенел горн.

— Я хочу выпить с тобою, Коля.

— Такой барин, как Борька Прибытков, хочет выпить с чумазым кузнецом? Не гони коней вскачь, парень.

— Мне надо выпить с тобой, Коля, и непременно сегодня.

— Надо? На Успенке это слово значит больше, чем долг для Крепости или барыш для Пристенья. Обожди, я умоюсь и надену чистую рубаху.

Свидание состоялось в месте неожиданном, но знакомом каждому в отдельности. Встретили их, как самого градоначальника, провели в дальний кабинет, куда с двумя бутылками вина вошла и хозяйка.

— Что произошло, мальчики?

— Здравствуй, Роза, — с некоторым смущением сказал Коля.

— Я взял Колю от наковальни, а ты несешь ему орешки, — недовольно заметил Прибытков. — Зажарь добрый кусок мяса и доставь его сама.

Роза одарила их улыбкой и послушно вышла. А Коля вздохнул:

— С мясом ты угодил в самую точку, Борис.

— Иногда мне это удается. — Прибытков налил вино. — Давай сначала утолим жажду.

Они выпили и помолчали, потому что Коля из гордости не задавал вопросов, а Прибытков размышлял, как ловчее перейти к сути. Но гомова была нечистой, поскольку пил он с утра, и Борис, ничего толкового не придумав, спросил напрямик:

— Ты умеешь стрелять из револьвера?

— Как-то я стрелял из «монтекристо» в тире и, помнится, один раз во что-то попал.

— Не так плохо для начала. У тебя верный глаз, Коля, и если ты хоть полденька потренируешься, я думаю, будет толк.

— А стоит ли этот толк патронов и тренировки?

Борис долго молчал, прихлебывая вино. Потом сказал, понизив голос:

— Если бы кто-нибудь — ну, допустим, Изот, — стал насмерть избивать нашего Мой Сея или валить на кровать его Шпринцу, что бы ты сделал?

— То же, что и однажды, только теперь бил бы дольше и серьезнее. — Коля осторожно положил на стол огромный кулак. — Ты сомневаешься во мне?

— Я знаю про твою беседу с Изотом, потому и заговорил о револьверах. Кажется, нам придется немножко пострелять, Коля. Это дело пахнет каторгой, и я не посчитаю тебя трусом, если ты скажешь «нет». Просто в два револьвера я боюсь не отстреляться.

— От кого тебе надо отстреливаться на этот раз?

— От Изота и его компании.

— А, от тех парней, которые вот уже три недели орут, что пришла пора спасать Россию? Тогда я говорю «да», Бориска, и считай, что у тебя три револьвера плюс два моих кулака.

Было крепкое рукопожатие, две бутылки вина, а потом и ужин с ослепительной Розой. И два молодца, два героя с Успенки, потрясшие каждый в отдельности весь город Прославль, радовались женскому обаянию, дружеской беседе, вину и доброй закуске, нимало не заботясь более о том, о чем только что говорили. А на следующий день у мелочной лавчонки Маруси Прибытковой остановился лихач, и натуральный черкес, одолженный Сергеем Петровичем у самого пана Вонмерзкого, втащил в помещение тяжелый ящик

— Для хозяина, — мрачно предупредил он. — Сама не трогай, женщина.

Гордые бобыли Успенки и проверенные огнем аристократы Крепости тихо готовились защищать чужих дочерей, чужое имущество, чужие жизни и чужое достоинство, а ставшее последнее время чересчур горластым Пристенье вопило, орало, пело, пило и блевало, готовя кровавое развлечение.