В списках не значился - Васильев Борис Львович. Страница 40
- Такой, значит, разговор? - продолжая улыбаться, спросил Небогатов. - А если не подчинимся? Доложишь по команде? Рапорт напишешь?
- Подожди, Толя, - перебил Климков, - Глупо ссориться: нужны ведь друг другу.
- А мы не ссоримся…
- Ближайшая задача: переправить Мирру в город. Все остальное - потом.
- Не пойму, кто ты: дурак или контуженый?
- Тихо, Толя! - ефрейтор перегнулся через стол. - На кой хрен тебе эта калека, лейтенант? Была бы деваха стоящая, я бы еще понял: жалко товар. А эту колченогую…
Заросшее лицо было совсем рядом, и Плужников коротко, не замахиваясь, ударил его кулаком. Ефрейтор отпрянул, рука его метнулась к рукоятке кинжала. Плужников схватил автомат, рывком взвел затвор:
- Руки на стол!
Ефрейтор медленно отпустил рукоять, сел, положил перед собой большие жилистые руки. Плужников знал, что диски их автоматов пусты, но их было двое, а он - один.
- Сволочь, - тяжело дыша, сказал Климков. - Дерьмо ты, лейтенант. Окопался тут с бабой… Войну пережидаешь?
- Выходи по одному через лаз, - резко скомандовал Плужников. - Предупреждаю, что не шучу: автомат у меня заряжен.
Он повел стволом в сторону заваленного выхода, коротко нажал на спуск. Сухие выстрелы оглушительно прогремели в каземате. Небогатов и Климков встали.
- Мы не можем уйти без оружия, - тихо сказал Небогатов.
- Берите свои автоматы.
Они молча подняли пустые ППШ. Климков первым подошел к лазу, потоптался, хотел что-то сказать, но не сказал и вылез из каземата.
- Выход наверх, - направо, в самом конце, - сказал Плужников сержанту.
Сержант молча кивнул. Он стоял у самого лаза, но уходить пока медлил,
- Ну, чего застрял? Кончились наши разговоры.
- Ты обещал патронов, лейтенант. Дай патронов, и мы этой же ночью уйдем из крепости. Плужников молчал.
- Будь человеком, лейтенант, - умоляюще сказал Небогатов. - Мы же сдохнем здесь без патронов.
Плужников прошел в темноту, ногой придвинул к сержанту непочатую цинку. Металл нестерпимо резко проскрипел по кирпичному полу.
- Спасибо, - Небогатов поднял ящик, - Мы уйдем этой ночью, слово даю. А только ты все равно дурак, лейтенант.
И нырнул в лаз.
Плужников машинально поставил автомат на предохранитель, сунул его на обычное место - он всегда оставлял его возле лаза, вернулся к столу и тяжело опустился на скамью. Он не думал, что Климков и Небогатов, зарядив в подземелье оружие, ворвутся в каземат, но на душе его было тяжело. Недавняя и такая яркая радость от неожиданной встречи сменилась тупым отчаянием, и переход этот был столь внезапен, что Плужников вдруг словно обессилел. Словно эти двое украли, вырвали из него и унесли с собой часть его веры, и эта потеря была ощутима до ноющей физической боли. Гнев его прошел, осталась смутная, гнетущая пустота и эта ноющая боль в сердце.
Кто-то порывисто вздохнул. Он поднял голову: рядом стояла Мирра.
- Ушли, - вздохнул он. - Я патронов им дал. Хотят этой ночью из крепости вырваться.
- Я не могу стать на колени, - дрожащим, словно натянутым голосом вдруг сказала она. - Я не могу стать на колени, потому что у меня протез. Но я стану, когда сниму его. Я стану на колени, я…
Рыдания перехватили горло, и она замолчала. Стояла рядом, тиская у груди руки, кусала прыгающие губы, а по лицу текли слезы. Он протянул руку, чтобы вытереть их, а она схватила эту руку и начала исступленно целовать ее. Он испуганно рванулся, но она не отпустила, а крепко, двумя руками прижала к груди. Как тогда, в подземелье, только тогда эта его рука держала взведенный пистолет.
- Я боялась, я так боялась.
- Что уйду с ними?
- Нет, не это самое страшное. Я боялась услышать, что ты - не такой.
- Какой - не такой?
- Не тот, кого я люблю, Молчи, пожалуйста, молчи! Я помню, какая я, не думай, что я могу забыть это. Меня всю жизнь жалели: и дети и взрослые - все жалели! Но когда жалеют, отдают половину, понимаешь? А ты, ты остался из-за меня, ты прогнал этих, ты не бросил меня, не оставил тут, не отправил к немцам, как они тебе предлагали! Я же слышала все, каждое слово слышала!
Она крепко прижимала к груди его руку, плакала и говорила, говорила, дрожа, как в ознобе. Все вдруг рухнуло для нее: и привычная настороженная пугливость, и робость, и застенчивость. Горячая благодарность словно растопила все оковы, искреннее чувство любви и нежности затопило ее, заставив забыть обо всем, и она спешила рассказать ему об этом, излить всю себя, ни на что, не рассчитывая и ни на что не надеясь.
- Я же никогда, никогда в жизни и помечтать-то, не смела, что могу полюбить! Мне же с детства, с самого детства все-все только одно и твердили, что я - калека, что я несчастная, что я не такая, как остальные девочки. Даже мама об этом говорила, потому что жалела меня и хотела, чтобы я привыкла к тому, что я - такая, привыкла и не страдала бы больше. И я уже привыкла, совсем привыкла, и поэтому с девочками не дружила, а только с мальчишками. Девочки ведь про любовь всегда говорят и планы всякие строят, а я что могла построить, о чем помечтать? Я, может быть, глупости сейчас говорю и даже, наверное, глупости, но ты ведь все понимаешь, правда? Я просто не могу молчать, я боюсь замолчать, потому что тогда, когда я замолчу, начнешь говорить ты и скажешь, что я - дура набитая, что нашла время влюбляться. А разве мы виноваты, что время такое, разве мы виноваты? Я боюсь замолчать, Коля, а у меня уже нет сил говорить. Сил нет, а я боюсь, боюсь в тишине остаться, боюсь того, что ты скажешь сейчас…
Плужников обнял ее, нежно и бережно поцеловал в дрожавшие распухшие губы. И почувствовал кровь.
- Это я губы грызла, чтобы не закричать. Когда они уговаривали тебя.
- Больно?
- Меня никто никогда не целовал. А наверху - война. А я такая счастливая, такая счастливая, что у меня сердце сейчас разорвется. - Мирра прильнула к нему, говорила еле слышно, почти беззвучно. - Ты больше не сиди по ночам за столом, ладно? Ты ложись, а я рядом сяду и всю ночь буду отгонять от тебя крыс. Всю ночь и всю жизнь, Коля, какая нам осталась…
2
Теперь они говорили и говорили и никак не могли наговориться. Лежали рядом, укрывшись шинелью и бушлатами, согреваясь одним теплом, и сердца их бились одинаково бурно и одинаково устало.
- А твоя сестра похожа на тебя?
- Наверно, нет. Она похожа на маму, а я - на отца.
- Значит, у тебя был красивый папа. А это очень важно.
- Почему?
- Счастливый внук всегда бывает похожим на деда.
- А счастливая внучка?
- Тоже. Скажи… Только - честно, слышишь? Обязательно честно.
- Честное слово.
- Честное-честное-пречестное?
- Честное-пречестное.
Она помолчала, повозилась, поплотнее укрыла его.
- Твоя мама очень огорчится, когда увидит меня? По тому, как робко, приглушенно прозвучали эти слова, он понял, как важен для нее ответ. И еще крепче обнял ее.
- Моя мама будет очень любить тебя. Очень.
- Ты обещал говорить честно.
- Я говорю честно. Они будут очень любить тебя. И мама и Верочка.
- Может быть, в Москве мне сделают настоящий протез, и я научусь танцевать.
- В Москве мы покажем тебя самому лучшему врачу. Самому лучшему. Может быть…
- Нет. Ничего не может быть. Может быть только протез.
- Сделаем протез. Самый лучший. Такой, что никто и не догадается, что у тебя больная нога.
- Какой ты худенький. - Она нежно провела рукой по его заросшей щеке. - Знаешь, мы не сразу поедем в Москву. Мы сначала поживем в Бресте, и моя мама немножечко тебя растолстит. А я буду кормить тебя морковкой.
- Я похож на кролика?
- Морковка очень полезна. Очень, потому что мама говорила, что в ней есть железо. И когда ты растолстеешь, мы поедем в Москву. Я увижу Красную площадь и Кремль. И Мавзолей.
- И метро.
- И метро? И еще мы обязательно пойдем в театр. Я никогда не была в настоящем театре. К нам приезжал театр из Минска, но это все равно не настоящий театр, потому что он съехал со своего места. Понимаешь?